СИМВОЛИЗМ ОГНЯ
3. ДИСКУССИЯ ВОКРУГ ПРОМЕТЕЯ
Попытка психоаналитической интерпретации мифа огня впервые была предпринята Карлом Абрахамом (”Сновидения и миф”, 1909), который в полном соответствии с методом своего учителя (и на основе работ Адальберта Куна - “Происхождение огня и божественного напитка”) попытался найти расшифровку мифа о Прометее в другом мифе, где сексуальный мотив мог быть без труда найден. Абрахам отождествляет Прометея с индийским божеством Матаришваном (первоначально одно из прозвищ Агни, позднее - имя бога ветра), имевшим более древнее имя Прамантха (санскритское “прамантхи” означает одновременно трут и похититель, “прамати” - предусмотрительность, провидение). С одной стороны, согласно мифологии Вед, Матаришван зажигает утром Солнце путем бурения солнечного диска, возвращает Агни на землю из облака или находит его в пещере. Матаришван означает - “действующий в матери”. Таким образом, инцестуальный мотив, который искал Абрахам, налицо. С другой стороны, имя Прамантха можно перевести как “создающий трением”, а часть имени созвучно со словом “матха”, обозначающим мужской половой орган и словом “матх” - брать, похищать. Процесс получения священного огня в мистериях именовался “мантхами” (вызывать что-либо при помощи трения). Таким образом детородная функция в индийском мифе маскируется функцией похищения огня.
В то же время у Абрахама остается невыясненным, почему инстинкт продолжения рода необходимо маскировать настолько глубоко (похищение огня = запрет на совокупление). Если такого рода маскировка в какой-то мере объяснима для условий современной культуры (исключая, разумеется, масскультуру), то для древнеиндийской и древнегреческой культуры такого рода аскетизм абсурден.
Более обоснованную версию мифологии огня выдвинул позднее Фрейд (”Добывание и покорение огня”, 1932), связав миф о Прометее с древнемонгольским запретом мочиться на золу. Фрейд объявляет, что желание потушить пламя струей мочи имеет гомосексуальную подоплеку, а миф о добывании огня становится способом вытеснить гомосексуальное влечение.
Для того чтобы сошлись концы с концами, Фрейду приходится использовать принцип вытеснения с заменой вытесняемого желания мифологическим образом с обратным знаком. Помимо чрезвычайно сомнительной методологии здесь есть явная и давно подмеченная ошибка. Фрейд не учел, что у древних греков отношение к гомосексуальности было иным, чем в современной культуре. Древним грекам не было надобности что-то маскировать или вытеснять - дружба между юношей и зрелым мужчиной, которая сегодня сразу получила бы “голубую” интерпретацию, считалась делом обычным: один восхищался телесными параметрами зреющего и непорочного тела юноши, другой принимал покровительство.
Свою версию истоков мифа о Прометее дал Карл Густав Юнг (”Метаморфозы и символы либидо”, 1912). Его версия также имеет сексуальную “подкладку”, но в мифосюжете Прамантхи он видит запрет онании, который призван разорвать аутоэротическое кольцо перенесенной на собственное тело половой деятельности. Здесь, действительно, нет противоречий по части психоаналитического метода (освобожденного в концепции Юнга от пансексуализма), но вопрос о достоверности приведенной психоаналитической версии все же остается.
И Юнг высказывает сомнения в том, что Прамантха и Прометей связаны между собой через слово. Точное этимолгическое соотношение между “прамати” и “матхами” не установлено. Юнг предлагает гипотезу о том, что роль связи играет зрительный образ. Этот зрительный образ носит в индийских мистериях добывания огня трением отчетливо сексуальный оттенок. Но придается ли магии сексуальный оттенок или сексуальным аналогиям магический - неясно. Юнг предполагает, что сексуальная символика была привнесена в культовое добывание огня гораздо позже оформления самого культа, но допускает, что добывание огня изначально было игрой в совокупление: “Оплодотворяющий акт как высшая точка, подлинный праздник жизни достоин того, чтобы стать зерном религиозной мистерии”. Тем не менее, Юнг оговаривается, что считает эту гипотезу лишь “психологически возможной”, как и гипотезу о добывании огня как о первоначально мастурбационном акте.
Последователи Фрейда Отто Ранк и Ханс Загс пытались придать огню чисто сексуальный смысл, оставляя без внимания целый пласт мифологических сюжетов, в которых крайне трудно усмотреть сексуальные мотивы. Так, цитируется отрывок из Ригведы: “Вот огниво рождающее (мужской кремень) приготовлено: “принеси сюда госпожу племени (женский камень) в общих кремнях готовится плод любви, который уже помещен в беременную женщину…” и т.д. Эта цитата, а также описание приговоров индуса при добывании огня, должно, по мысли фрейдистов, подтвердить, что огонь мифологический непременно связан с сексом. (Тот же довод встречается и в работах Юнга.)
Но главное, что вскользь подмечают, но оставляют без обсуждения Ранк и Загс - это порочность использования огня в качестве сексуального символа. Они упоминают о замещении алтаря с огнем в черной мессе половыми органами лежащей обнаженной женщины. Вероятно нечто подобное имеет в виду и Г.Башляр, который пишет: “Легко понять, что огонь иногда выступает в качестве символа греха и зла, - стоит лишь припомнить все сказанное о его сексуальном значении”. “Описание ада в литературе, гравюры и картины, изображающие дьявола с огненным языком, дают основания для недвусмысленного психоаналитического толкования”.
Психоаналитикам, как мы видим, удалось лишь подойти к разгадке символизма огня, выдав в качестве решения задачи лишь отдельные фрагменты этого решения. Само же решение принадлежит русскому философу А.Ф.Лосеву, который при анализе учения Платона выявил два пра-мифа платонизма - миф Света и миф Фаллоса (в развитом виде - Эроса). При этом Лосев подчеркнул, что вовсе не следует Фрейду, учение которого он считает в общем ошибочным.
Цитируя платоновское описание Эроса - этого “отца наслаждения”, Лосев сразу определяет: “Позвольте, да ведь это сам дьявол, бес. Дьявол и есть”. В конной паре мифологической колесницы души он узнает “беса насилующего душу”. Разрешая противоречие между двумя пра-мифами, Лосев видит синтез “умного света” и Эроса, синтез космологии и антропологии. Фрейдисты же лишают этот синтез Космоса, оставляя единственным движителем Вселенной генитальный помысел.
Возможное разрешение общей проблемы взаимосвязи мифа огня с человеческой психологией состоит в том, что фундаментальным качеством человека является не “опошление” божественного, а обожествление обычного. Человек ищет не физиологических вожделений в собственных мистических грезах, а мистического в своей повседневности (в том числе и сексуальной). Для него все есть чудо. Потому и пользование огнем - чудесный способ обустроить быт. Отсюда потом развиваются и все прочие поэтические чувствования, отождествления с огнем во многих мифосюжетах, в повседневных событиях и природных явлениях.
Связь мифа о Прометее (как и ряда других героических мифов) с половым инстинктом можно считать установленной, но современный человек вполне избавлен от фрейдистской сексуальности и непристойных реминисценций по любому мифологическому поводу. Достаточно указать на восприятие современных фильмов-катастроф или приключенческих эпопей в стиле “фэнтэзи”, чтобы понять, что либидо современного человека в значительной степени десексуализировано (любовь не сведена к сексу). Культурный человек научился хотя бы периодически “направлять свое либидо на внешние объекты и тем оживлять их и делать их прекрасными для себя”.
Уже у древних греков огонь может присутствовать в сексуальных аналогиях производственных процессов. Священность и тайна зачатия и рождения переносилась на процесс выплавления металла. Плавильная печь уподоблялась матке, в которой обряд ремесленника с помощью огня совершает акт зачатия - небесный огонь соединяется с земным телом - рудой. Олимпийские и хтонические боги совместно порождают значимый для человеческих дел продукт. В профессиональном ритуале нет и тени пошлости или вытесняемого комплекса вины за нарушение какого-либо запрета.
И только в примитивных мифологических конструкциях полудиких изолированных сообществ действительно фиксируются сюжеты, легко интерпретируемые как аналоги сексуальных действий. Но это свидетельствует скорее именно о примитивности, о бедности мифологического сознания, связанной с культурной изолированностью и замиранием развития.
РИТУАЛ ОГНЯ ДЛЯ МАССЫ И ОРДЕНА
Обряд добывания огня с древнейших времен связан с мистериями. В этом прагматическом действии жрецы всегда видели магическую цель и устанавливали кару для тех, кто добывал огонь вне мистического ритуала. Позднее сохранился обычай добывать огонь ритуальным способом лишь время от времени. В частности, у славян “живой огонь” добывался три раза в году - зимнего солнцеворота, весеннего равноденствия (древняя Масленица) и летнего солнцеворота (праздник Купалы).
Варианты применения огня в религиозных ритуалах разнообразны.
Зороастрийская молитва предполагает, что молящий располагается перед священным светильником - символом праведности - и устремляет на него взгляд, произнося молитву. Индивидуальные и семейные молитвы произносились перед огнем очага, общественные - на специальной площадке под открытым небом. Позднейшее персидское новшество было связано с появлением особого возвышения, на котором горел священный огонь. Первоначально такой чести удостаивались только так называемые “династические огни”, возжигаемые каждым правителем.
Персы считали ошибочным “запирать внутри стен богов, обителью которых является весь мир”. Храмы огня стали возводить лишь после того, как утвердилась традиция поклонению рукотворным изображениям богов, которые не могли сохраняться под открытым небом. При Сасанидах и новом взлете Персидской империи использование изображений в богослужениях было запрещено. Религиозная пропаганда, на которой было основано могущество новой династии, требовала возвращения к древним обычаям и унификации. Место идолов снова занял священный огонь (антропоморфные изображения исчезли лишь как культовые изваяния).
В славянских бытовых ритуалах огонь использовался в брачном ритуале в качестве очищающей силы - свадебный поезд должен был проехать через костер. День Купалы (праздник наслаждения) у славян был связан с обычаем ходить в баню и разжигать костры. В погребальных традициях огонь использовался сначала для сжигания умерших (обычай прослеживается до XV века), затем - в ритуале “согревания души”, когда сжигаются стружки от гроба (белорусы) или после похорон жгутся костры во дворах (сербы), чтобы душа покойного пришла погреться.
В православной традиции огонь - вспомогательный элемент молитвы перед иконой. Между тем, горящая свеча в православном ритуале может олицетворять и самые важные элементы символа веры: сдвоенная свеча - богочеловеческую природу Христа, строенная - Святую Троицу. В дни, когда души умерших нисходят на землю (Страстной четверг, Благовещение и др.) в Болгарии и Сербии, в соответствии с общеарийской традицией, жгут костры на кладбищах и во дворах.
Описание христианской мистерии, данной англичанином Стэнли в 1853 г., приводится в книге Элиаса Канетти “Масса и власть” и выглядит следующим образом:
“Часовня, охраняющая священную могилу, расположена в центре храма. Двумя большими кольцами, разделенные двумя рядами солдат, верующие, тесно прижавшись друг к другу, стоят вокруг могилы. Турецкие солдаты держат свободным промежуток между этими двумя кольцами. На галереях вверху сидят зрители, это утро пасхальной субботы, и пока еще все спокойно. Ничто не говорит о приближающемся событии. Двое или трое паломников крепко вцепились в отверстие в стене надмогильной часовни.
Около обеда в проход врывается беспорядочная толпа арабских христиан, они как сумасшедшие носятся по кругу, пока их не останавливают солдаты. Кажется, эти арабы верят, что огонь не явится, если они перед этим пару раз не пробегут вокруг могилы. Два полных часа продолжаются эти радостные прыжки. 20, 30 или 50 человек внезапно вбегают, хватают друг друга, одного поднимают вверх - на плечи или на головы, - и так бегут, пока он не спрыгивает, уступая место следующему. На многих овечьи шкуры, а многие почти голые. Один из них обычно впереди, исполняя роль дирижера. Он хлопает в ладоши, они хлопают за ним и издают дикий вопль: “Вот могила Иисуса Христа! Боже, храни султана! Иисус Христос - спаситель наш!” Все это начинается в маленьких группках, потом нарастает, пока, наконец, весь пояс между рядами солдат не превращается в сплошную гонку, в кипящий мчащийся поток диких фигур. Постепенно безумие спадает или же приглушается. Дорожка освобождается, от греческой церкви приближается длинная процессия с расшитыми парчой хоругвями и движется вокруг могилы.
С этого мгновения возбуждение, которое ограничивалось кругом бегающих и танцующих, охватывает всех. Две огромные массы паломников, разделенные солдатами, все еще стоящие на своих местах, вдруг одновременно разражаются серией диких криков, в промежутках между которыми - и это звучит весьма необычно - можно услышать пение участников шествия. Процессия трижды обходит вокруг могилы. На третий раз турецкие солдаты смыкают ряды и присоединяются к хвосту процессии. В одном могучем движении масса колеблется взад и вперед.
Близится кульминация дня. Присутствие неверующих турок мешает, как считается, нисхождению огня, и наступает пора выгнать их из храма. Они позволяют себя гнать, и церковь превращается в свалку, напоминающую поле битвы. Ревущая толпа со всех сторон набрасывается на солдат, которые стекаются в юго-восточный угол и выбираются из церкви. Процессия разорвана, хоругви дрожат и качаются.
В маленькой, но плотной группе людей в часовню стремительно проходит епископ Петры, который сегодня является “Епископом Огня” и представляет Патриарха. Двери за ним закрываются. Вся церковь, ставшая теперь единым морем голов, гулко резонирует. Только один кусочек остается свободным: от отверстия в северной стене часовни к стене церкви ведет узкий проход. Перед самим отверстием стоит священник, готовый принять огонь. С обеих сторон прохода, насколько хватает глаз, простерты обнаженные руки как ветви леса, раскачиваемого неистовой бурей.
В прежние, более наивные времена в этот момент под куполом часовни появлялся голубь, чтобы сделать зримым явление Святого Духа. Теперь от этого отказались, но в его нисхождение все еще верят, и только если знаешь это, можно понять нарастающее возбуждение следующих мгновений. Светлое пламя, как от горящего дерева, появляется внутри отверстия - каждый образованный грек знает и признает, что его зажигает епископ в часовне. Но паломники верят, что это - свет от явления Бога в святую могилу. Все тонет теперь в общем ликовании, уже невозможно разобрать отдельные движения и детали. Медленно, постепенно огонь перекидывается из рук в руки, от свечи к свече, покрывая гигантскую массу народа, пока, наконец, все здание от одной галереи до другой и сплошь понизу не превращается в единый белый огонь тысяч горящих свечей.
Это момент, когда епископа или патриарха на плечах с триумфом выносят из часовни. Он почти в беспамятстве, всем видом показывая, что он сражен величием Всемогущего, присутствие которого только что пережил.
Теперь начинается настоящая давка: все стремятся скорее выбраться из дыма и удушающей жары, но в тоже время не погасить свечи, донести их на улицы и в дома. Толпа бросается к единственным воротам церкви, и иногда возникающая при этом давка приводит к несчастьям, как это было, например, в 1834 г., когда празднества стоили жизни нескольким сотням паломников. Еще некоторое время паломники бродят по улицам, подставляя огню лицо и грудь, чтобы продемонстрировать неуязвимость, в которую теперь верят. Но предшествующее неистовое воодушевление с появлением огня пошло на спад. Скорое и полное прекращение массового неистовства такой интенсивности - это тоже не менее впечатляющая часть спектакля. Утреннее бешеное возбуждение особенно подчеркивает глубокое спокойствие вечера, когда церковь также заполнена, но теперь паломники будто погружены в глубокий сон. Они ждут всенощной”.
В данном случае, весьма точно совпадающем с современным ритуалом в иерусалимском Храме Воскресения Господня, нас интересует явление массовой психологии. Участие в такого рода мистерии оставляет прочный след в переживаниях человека. Он воспринимает этот след, как отпечаток божественного, и связывает с ним целую мистическую традицию.
Вместе с тем, ритуал огня, в котором участвует практически неконтролируемая масса, во многом противоречит личностному началу в понимании Истины. Глядя на свечу или лампаду, человек задумывается об огне священном. Огонь становится для него смысловым центром. Это уже не просто источник света, это источник смыслов, фонтанирующий божественным откровением.
Действительно, мистерия с участием массы и мистерия орденская не могут не различаться. В орденском ритуале эмоциональный накал не выплескивается в каком-то энергичном телодвижении и остается скорее внутренним переживанием, сдержанным чувством. Отсюда и более длительное последействие, и особый вкус переживания.
Ритуал посвящения в Германенорен (основан в 1912) описывается таким образом: “Церемония начиналась мягкими звуками фисгармонии, братья исполняли Хор пилигримов из “Тангейзера” Вагнера. Ритуал начинался в сумерки, когда братья совершали жест, символизирующий свастику, - Мастер отвечал им тем же. Затем Мастер Церемоний вводил в зал неофитов, одетых в мантии странников, с завязанными глазами. Здесь Мастер рассказывал им об Ордене. Певец зажигал священное пламя в Чаше, и с послушников снимали мантии и повязки. Мастер приближался к неофиту и совершал магические действия копьем Вотана, рыцари скрещивали над ним свои мечи. Звучали вопросы и ответы, сопровождаемые музыкой “Лоэнгрина”, затем послушники приносили клятву верности. Посвященных окружали “лесные эльфы” и как новых братьев вели их к “чаше Грааля”, где горело священное пламя певца”.
Вот как описывается народный фестиваль в Вартбурге в 1817 году: “У подножия Вартбурга люди раскладывали один огромный костер, а вдобавок к нему зажигали еще несколько столбов пламени <…>. Окружив центральный костер, возбужденные чувством священного и ужасного, люди распевали традиционный гимн “Eine Feste Burg” (”Наш Бог - Могучая Крепость”). Затем один из предводителей делал несколько воодушевляющих замечаний относительно справедливости и взывал к важному для германцев символу дубовой рощи. Могучий дуб был священным для древних тевтонов и по сути являлся “крестом”, на котором Вотан (Один) совершил свое спасительное самопожертвование. <…> Распевалось множество песен, произносились патриотические проповеди. Затем, перед заключительным гимном, возвещавшим конец формальной части ритуала, молодые люди, став вокруг костра, брались за руки и давали коллективную клятву верности друг другу и своей группе (Bund). Они также обязывались сохранять чистоту Народа (Volk). Перед завершением Вартбургского фестиваля впервые в писанной германской истории “не-германские книги” подвергались осуждению и сжигались в большом центральном костре”.
А вот как проходит современная мистерия огня. Участники располагаются в затемненном просторном помещении за поставленными по периметру столами вокруг возвышения с ритуальным факелом. Одно из мест за столами возвышено и задрапировано черным бархатом - это место мистического вождя. За ним - белое полотнище с черным знаком трехлучевой свастики, подсвеченное красным светом. В пучке света вьется дым от можжевеловой курительницы, уходя в тьму шатрового свода. Тихую мрачную музыку сменяет жесткий звук метронома. По знаку ведущего один за другим участники мистерии, одетые в черное, проходят к факелу и читают текст клятвы. Затем от факела зажигается свеча. Участники церемонии один за другим выходят к факелу и возвращаются на место с зажженной свечой, которые постепенно образуют замкнутый круг. После этого ведущий обходит участников с кубком вина. Каждый встает, говорит несколько возвышенных слов и делает несколько глотков из кубка. По знаку ведущего все встают, протягивают руки к ритуальному факелу, звучат напутственные слова ведущего. Ритуал закончен.
Как видим, здесь роль огня совершенно иная. Огонь не вызывает бурной реакции. Наоборот, уважение к процедуре, к священному пламени вынуждает к сдержанности.
Гастон Башляр пишет: “Огонь - это нечто глубоко личное и универсальное. Он живет в сердце. Он живет в небесах. Он вырывается из глубин вещества наружу, как дар любви. Он прячется в недрах материи, тлея под спудом, как затаенная ненависть и жажда мести. Из всех явлений он один столь очевидно наделен свойством принимать противоположные значения - добра и зла. Огонь - это сияние Рая и пекло Преисподней, ласка и пытка. Он доставляет радость ребенку, смирно сидящему у печи; но он же наказывает за непослушание того, кто затеет с ним слишком дерзкую игру. Он дает блаженство и требует почтительности. Это божество охраняющее и устрашающее, щедрое и свирепое. Огонь противоречив, и потому это одно из универсальных начал объяснения мира”. Это описание более походит на элемент орденского ритуала, чем массового действа, в котором нет прикосновения к Смыслу, а наличествует лишь эмоциональное восприятие Истины.
Приведем иное описание, скорее подходящее для массовой мистерии. Огонь “вызывает жажду перемен, желание ускорить время, подвести всю жизнь к завершению, к пределу потустороннего. Такая мечта, поистине захватывающе-драматичная, расширяет горизонты человеческой судьбы, связывает малое с великим, очаг с вулканом, существование куска дерева с бытием целого мира. Зачарованный человек слышит зов огня. В разрушении ему видится нечто большее, чем изменение, - обновление”.
Мистерия огня в массовом ритуале состоит в том, чтобы вместить все метафоры, связанные с ним в прямое предъявление самого огня. Ритуальные или театральные действия с огнем должны вызывать к жизни забытые образы, на коих покоится вся человеческая культура.
ОГОНЬ И ВОЛЯ К ВЛАСТИ
Созерцание огня усмиренного, замкнутого в очаг или кострище, обращает нас к философским размышлениям об истоках мироздания и человеческого существования, огонь буйствующий в природных катаклизмах или организованных мистериях - к действию. В первом случае рождается воля к Истине, во втором - воля к власти.
Особую роль в жизни человеческих сообществ играет соединение огня и действия, выражающего уже не религиозную, а социальную идею. Башляр пишет: “Пожар создает поджигателя почти с той же неотвратимостью, с как поджигатель совершает поджог. Огонь, тлеющий в душе, сохраннее того, что тлеет под пеплом”.
Канетти заметил, что огонь - самый точный образ и символ массы, которая, совершив разрушение, исчезает, подобно огню, исчерпавшему топливо: “Самое впечатляющее орудие разрушения - огонь. Он виден издали и притягателен как ничто другое. Он разрушает окончательно и бесповоротно. Из огня ничто не выйдет таким, как было. Поджигающая масса чувствует себя неотразимой. Все, охватываемое огнем, присоединяется к ней. Все враждебное гибнет в огне”.
Масса - это социальное явление, воплощенное в вожде, ведущем массу своей волей, своей мечтой о славе. Вождь управляет массой, облик которой воплощает в себе дух огня. Вождь владеет массой как укрощенным огнем. Но если огонь вырывается из его рук, он пожирает своего хозяина и затухает.
О символическом значении огня пишет Эрих Фромм: “Мы зачарованно смотрим на горящий очаг, и на нас производят впечатление определенные свойства огня. Прежде всего это его подвижность. Он все время меняется, все время находится в движении, и тем не менее в нем есть постоянство. Он остается неизменным, беспрерывно меняясь. Он производит впечатление силы, энергичности, изящества и легкости. Он как бы танцует, и источник его энергии неисчерпаем. Когда мы используем огонь в качестве символа, мы описываем внутреннее состояние, характеризующееся теми же элементами, которые составляют чувства, испытываемые при виде огня; состояние энергичности, легкости, движения, изящества, радости - в этом чувстве доминирует то один, то другой из этих элементов”.
Но огонь символизирует не только подвижность и изменчивость. Он символизирует также и власть человека над природой и принадлежит массе организованной, которая сама представляет собой обузданную властью стихию.
Факельные шествия издревле становились воинским ритуалом. Факел олицетворял собой “организованный”, починенный огонь-оружие, напоминая сияющий на солнце клинок. В скифских легендах красный цвет рассматривался как символ огня и символический цвет воинского сословия. Георгий Победоносец на православных иконах изображался в красном развивающемся плаще или на ярко-красном фоне. Пылающее оружие на картине Константина Васильева “Вольга” - своеобразное символьное открытие.
Ошибочно полагать, что в факельном шествии есть нечто зловещее только потому, что такие шествия были распространены в гитлеровской Германии. В России факельное шествие в Керчи сложилось как ритуал, которым отмечают как раз День Победы над фашистами.
В зороастризме была вскрыта и сущностная связь, согласно которой Митра стал почитаться как бог войны, который сражается на стороне праведных. После изобретения колесниц, Митра считался разъезжающим на колеснице, запряженной белыми конями и имеющим при себе булаву из желтого металла (не эта ли булава, согласно скифским легендам, упала с неба, вывалившись из рук Перуна?), а также копье, лук со стрелами, клинок и пращу. В образе вепря рядом с Митрой присутствовал бог Победы Вэрэтрагна, а также Хварэна - несущий царям, героям и пророкам благодать и славу, если они выступают на стороне истины.
На сохранение связи огня с воинской доблестью указывает тот факт, что Дарий III приказывал нести горящие уголья от священного огня перед войском, идущим на битву. На стенах святилищ огня в ту пору висели булавы и мечи. Этому предшествовали многие столетия традиции огненного символизма.
Об особой связи огня и воинства говорит тот факт, что при Сасанидах к “огню воинов” в Мидии все вновь коронованные цари обязаны были совершать пешее паломничество.
Огонь - символ мужества, мужской символ. Об этом пишет А.Ф.Лосев: “Огонь не знает себе места; он всегда в разгоне, в делах, в проделках, в подвигах, среди завоеваний; он - необходимо мужествен”.
Не лишним будет вспомнить, что самая эмоциональная команда, подаваемая в армиях всего мира - это команда “Огонь!”.
Огонь может стать основой ритуала интеллектуального оздоровления, отказа от фальшивых догм. Мистерия сожжения книг, как правильно заметил однажды П. Тулаев, связана с процессом очищения. Уничтожение в огне массовых тиражей книг недавних кумиров освобождает социум от их власти. Может быть, для них гибель в огне была бы более достойной участью, чем участь десятилетиями гнить в сырых подвалах. Ведь огонь приобщает к вечности.
Роль очищения огонь играет и в тех случаях, когда он противостоит хаосу, выжигая его волей правителей, организующих социальное пространство. Именно так поступил Нерон, отдавший огню римский “гарлем”. Именно этим воспользовался Иван Грозный, чтобы после Московского пожара 1547 г. пресечь смутное боярское правление. Своеобразное очищение пожаром прошла Москва в 1812 году, избавляясь от очарованности Наполеоном.
В этом отношении необходимо вспомнить, что кремация в авестийской традиции рассматривалась как действие, с помощью которой происходило очищение от оскверняющей плоти (особо “нечистой” считалась мертвая плоть и все, что связано со смертью). Огонь очищал кости и освобождал душу для того, чтобы она могла воскреснуть и обрасти бессмертной плотью. Заменой кремации был обычай выставления тела усопшего на каменистой поверхности (не на земле, чтобы не осквернять ее), чтобы его плоть разложилась под лучами солнца (аналог огня) и была растащена падальщиками. Миссию очищения играло либо пламя, либо солнечные лучи. Лишь покойники из царской семьи бальзамировались и помещались в мавзолеи. Позднее тела умерших стали помещать в “башни молчания” - усыпальницы, рядом с которыми возжигали уже число ритуальный огонь.
Канетти, ссылаясь на древнейший опыт всех животных, ведущих стадную жизнь, замечает: “Если в публике было хоть чуть-чуть массового чувства, то при появлении огня оно в один миг достигает кульминации”. Канетти связывает это чувство со страхом. Но не менее сильным чувством будет и преодоление страха, порожденное волей к овладению огнем. Страх смерти толкает на подвиг победы над стихией огня, победа воспитывает волю и храбрость.
Осознание общей способности властвовать над огнем - вот источник массового чувства. Канетти и сам отмечает, что огонь в праздник Воскресения преобразует “оплакивающую стаю” в “стаю победоносную”, что огонь здесь выступает как массовый символ победы.
Городская цивилизация резко снизила применение огня. По противопожарным соображениям произошло ограничение применения огня в торжествах и прочих ритуалах. Его заменили фейерверками, цветомузыкой, ярко-красными полотнищами. Буйство огня переместилось на теле- и киноэкраны, поражая зрителей картинами ужасных катастроф или гипнотизируя их сценами, подсвеченными языками пламени. Но это все-таки суррогат ощущений, в котором нет привкуса настоящего страха, вызывающего волю к жизни и победе над стихией.
Башляр отмечает, что для современного человека воображение чаще всего означает расслабление мысли, для первобытного человека само мышление - есть концентрация воображения. Вулкан, породивший технический социальный прогресс, остывает, потому что утрачивается способность к воображения, которое только и может побуждать к познанию и творчеству.
И все-таки бесспорное символьное значение сохраняет вечный огонь на воинских кладбищах, олимпийский огонь, одушевляющий спортсменов. Подсветка живым пламенем скульптурных или живописных изображений, социального или театрального действа придает им совсем иной, мистический колорит.
Современный рационализированный человек жалок, мир его образов беден. Он ищет остроты ощущений, вкушая один запретный плод за другим: от алкоголизма - к наркотикам, от порнографии - к сексуальным извращениям, от примитивных суеверий - к сатанизму. Ему неведом иной мир, иная новизна ощущений, которая была дана нашим предкам, искавшим не наслаждения, а власти и славы. Наследие у нас не отнято, но зачастую мы сами не хотим воспользоваться им. Тот же, кто признает себя наследником, приобретет власть и славу, а с ними - весь мир.
Человек, раскрепощающий свой архетип - полон сил, духовного творчества, подвижнической энергии. Его бытие расцвечено всеми цветами радуги, он сам богоподобен, источая энергию, уподобляясь огню. Именно такой человек и является поистине современным. Огонь для него - символ и средство раскрепощения архетипа, возвращения полноты бытия и основ творчества.
Мир будет принадлежать тому, кто вернет людям огонь.
А. Н. Кольев «Политическая мифология»
