О. З. Кандауров
СОН ДОСТОЕВСКОГО
«Объясните мне мой сон, я у всех спрашивал; никто не знает: на Востоке видна была полная луна, которая расходилась на три части и сходилась три раза. Потом из луны вышел щит (на щите два раза написано «да, да» старинными церковными буквами), который прошёл всё небо, от востока на запад и скрылся за горизонтом. Щит и буквы были осиянные. Достоевский. У всех спросите, решительно у всех, он меня очень интересует». Фёдор Достоевский. Письмо не установленному лицу (30, I; 244).
Духовная культура в конкретном понимании слова является сердцем культуры вообще, а та в свою очередь - стержнем всей человеческой деятельности. Поэтому глубинные проработки, мистические переживания, духовный опыт - не орнаментальное и маргинальное нечто в рационально-посюсторонней панораме бытия, но главный, венчающий всю постройку элемент, что-то вроде замка свода, организующий чудо “висячих камней”, насмехающийся над физическими законами и непробивной обстоятельностью обыденности. Поэтому неудивительно, что лучшие, талантливейшие люди мира были мистиками - без впадания в блажное кликушество и суеверия.
История мировой культуры ещё не освещена с этой стороны. Оккультисты мало интересовались культурой вообще, а искусствоведы, “разделывая тушу”, не интересовались - да и не обладали соответствующей компетенцией - чудом души-анимы, которая эту тушу недавно ещё оживляла. Искра же Божия, человеческий дух, не находимый даже при самой тщательной вивисекции, вообще держался за поэтическую метафору, и конкретный разговор о таковом считался неделикатным передергиванием. Это сейчас академики точных наук полезли в богословие, не боясь потерять лицо и потирая руки от сладостной мысли быть актуальными. «Бог есть», - говорят они «ничтоже сумняшеся», а теперь уже и добавляют: «Я за Него».
А некогда духовные истины добывались нечеловеческим напряжением ума и сердца, а гений, заместил собой в XIX веке понятие святой - а как же? Ведь «гений и злодейство две вещи несовместные» - нёс людям, как пророк, слово абсолютное изнутри культуры. И Достоевский и Толстой были духовными учителями в самом прямом смысле этого слова. Более прямом, чем благообразные «старцы», к которым их настойчиво пытаются привязать невежественные, но энергичные неофиты. Поэтому жизнь Толстого и особенно Достоевского, который в отличие от Толстого не потратил первую половину жизни на половые излишества, есть путь страстного поиска истины, и не следует думать, что проблема решается простым приобщением церкви («Телу Христову»), а всё остальное - просто «интеллигентские мечтания». Мысль, снедавшая Федора Михайловича днём, становилась и заданием на ночь. Что же удивительного, что однажды его посетило необыкновенное «сонное видение».
Видение - а речь идет именно о нём, а не о простой «испарине» отдыхающего мозга - имеет характер демонстрации и даже манифестации некоторого смысла, который не обязательно являлся адресным сообщением-месседжем, но скорее был вызван фокусной концентрацией Достоевского на мысли о Первобожестве и - особенно - на тайне троичности, которая составляет главное гностическое сокровище Нового Завета. Отец и Сын прочерчены в новозаветной идеотопографии достаточно определённо, а вот Дух Святой едва помечен и зыбится, ускользая, в сакральном пространстве текстов. От этого и целое становится трудно схватываемым; на исследовательском ланцете оно тает, как испарина от дыхания.
Дух Господень - Руах Элохим Ветхого Завета - является традиционной Второй Ипостасью классической Троицы и соответствует понятию Божественной Матери, Матери Мира - творящего Начала во Вселенной. Верховный Бог Вселенной - Бог Отец творит помышлением, божественная Мысль персонифицирована в Софию Премудрость Божию, она же Божественная Мать. Магическим актом творения является произнесение слова; так Божественный Разум рождает Мысль, а вместе они - Божественное Слово. И всё это происходит в начале. Разум куполообразно охватывает всю Вселенную. Мысль её пронизывает. Слово оживляет и управляет.
Бог-Отец представляет мужское начало. Божественная Мать - женское, но внутри триипостасного Божества каждый из Них не пол, но целое (в отличие от структуры сотворённого мира). Сын же, несмотря на андрогинное совершенство, по подобию Отцу представляет мужское начало и имеет в качестве Небесного Жениха невестой Изображённую Землю. Идея существования Планетарного Логоса и Его Нисхождения в сей мир является главной темой евангельской мифологии; Мать уступает Сыну в очередности Заветов, завершая человеческую историю и вовлекая совершенное (в камертоне Сына) человечество в сотворчество Отцу.
Реалистическая хватка и «единичное называние» уже сделали для Достоевского образ Христа уловимым и действительным в пределах его духовных исследований. В «Легенде о Великом инквизиторе» и в «Идиоте» Христос предстаёт перед читателями в непобедимом обаянии Того, Кто был воплощённой Истиной, но - главное - Кто доподлинно был. Но чем более стереоскопически явственен был Бог Сын, тем менее и менее вероятным становилось реальное существование Бога Отца и совсем зареальным - Святого Духа. Троица распалась согласно обнаруженному принципу, что только воплощённое - подлинно реально и трогает человека, ибо сопереживает ему. Только Сын Человеческий генетически связан с человеком, только Ему мы кровно небезразличны. Это мы, раскатывающиеся по-над землей как мычание говяд (одно слово - Скотопригоньевск) предполагает убогое стояние в коросте несовершенств и страх показаться в этом виде перед оком менее милосердных Божеств.
Поэтому Достоевский истово шептал: если как-нибудь окажется, что Христос и истина станут отдельно друг от друга, то я предпочёл бы остаться с Христом, а не с истиной.
Но тринитарность - одно из высших достижений именно русской духовной культуры, культ Троицы установил на Руси сам Сергий Радонежский, и после гениальной фиксации Андреем Рублёвым в знаменитой иконе пройти мимо него стало вообще невозможно. Духовная же структура Достоевского, спроектированная ещё Пушкиным в его «Пророке», должна была откликаться на горнее, а не только «сопечаловаться» вместе с дольним. То есть не только «дольней лозы прозябанье», но и «горний ангелов полёт» должен быть внятен оку пророка.
- Nobless obligе! - И Достоевский, протерев глаза от пыли «Мёртвого дома», стал всматриваться в небеса. Мудрено ли, что небеса откликнулись?
Виденье наступило, настало, настигло, - и в тигле его сгорела последняя из человеческих слабостей автора «Братьев Карамазовых».
Итак, светила полная Луна. Полнолуние - символ гностической плеромы, «плеромной полноты» познания земного и небесного. Это планета Изиды, воплощённого знания всего о всём, отчего лик Изиды скрывается покрывалами-вуалями от недостойных - «Разоблаченная Изида» это полнолуние знания, а также признак времени, когда человечество готово это знание принять.
С другой стороны, полная Луна - это зеркало-рефлектор Солнца. Горуса. Солнце SUN и Солнце SON (сын) есть Божественное Детище Изиды, её надежда и оправдание. Но полная Луна ещё и нуль (палиндромное чтение), символ 21-го аркана Тарота - Круглого Дурака, самого значительного из всех Великих Арканов, по “удельному весу” ст?ящему двадцати одного других. Но в древнерусском языке не было буквы У, был дифтонг ОУ, который при расщеплении создал двойное прочтение одних и тех же слов: нуль и ноль, стул и стол и т.д. Поэтому луна-нуль ещё и ноль, т.е. Лоно, материнское лоно Изиды. Но это отнюдь не предельный смысл этого великого понятия; за ним архетипически покоится ещё более таинственное Лоно Отче, из которого «вся бысть». Это долгое (большое - омега) О слова лоно и есть овальная полнота Луны, её циркулярная правильность. Таким образом. Бог есть о-кружность, где О - и цифра, и буква.
Но Бог ведь структура тринитарная, три Ипостаси Его образуют символически стороны равностороннего (совершенного) треугольника, вписанного в окружность. Окружность - окоём небес, вездесущесть Творца; треугольник - Его триипостасное внутреннее «устройство». Сегменты сотворенного мира, точечно соединяясь друг с другом, держат внутри себя чудо триипостасного Божества; распавшись на три Луны, эти сегменты скрыли, законспирировали эту божественную геометрию: по плавающим в небе трём одинаковым долькам трудно догадаться о великой гармонии целого.
Распавшееся единство с не угадываемой перво-фигурацией - это и есть картина, которую видит перед собой обыденное сознание. Ему приходится при страстном поиске истины складывать в умозрении фрагменты, стараясь угадать конфигурацию протооригинала.
Эта тайна, лежащая за пределами времени, открылась Достоевскому в первой фазе видения.
Нахождение происшествия на Востоке указывает топологически на прямое, не «от обратного» явление информации (в связи с общей благой мифологией Востока со знаменитым Еx Оrient Luх, надо только не забывать, что «европейская точка отсчёта» включает в себя и Ближний Восток с сакраментом Святой Земли в общее понятие Востока).
Троекратное расхождение и схождение - это образ трёх Заветов. последовательно реализованных на земле. Третий Завет, Завет Духа Святого - главное сокровище русского духовного менталитета. Достоевский был пророком Третьего Завета, его глашатаем и адептом. Принцип каждого последующего Завета - исполнение Завета предыдущего, который не может быть исполнен в пределах самого себя. Поэтому исполнение предыдущего Завета полагается в Завете следующем: завет Моисея - в завете Христа, завет Христа - в завете Параклета. Вспомним знаменитые заповеди Ветхого Завета: не убий, не украдь, и т.д. и усиливающий их призыв Завета Нового: «И не помысли об этом!». Достоевский создаёт на страницах своих произведений такой тип человека - человека Третьего Завета, - по отношению к которому эти нравственные установления являются неработающими. Действительно, вспомните князя Мышкина: ну какое «не убий» и какое «не украдь»?! Он уже генетически не способен на убий; он выше этих нравственных императивов, хотя живёт в мире, население которого не способно им даже, сдерживая себя, соответствовать. Поэтому: идиот, иди от (нас), «так улетай же, чем скорей, тем лучше». - Улетел. Назад, в свою Швейцарию, к единственному, кроме него, второму «хорошему человеку» - ослу.
В «Братьях Карамазовых» мистериально проиграно схождение и расхождение трёх Заветов, поскольку Иван представляет Ветхий Завет, Дмитрий - Новый Завет и Алёша - Завет Третий. Гениальность эзотерического смысла этой величайшей из созданных на земле психодрамы именно в этом взаимодействии персонифицированных трёх Заветов, причём Третий Завет является благим медиатором двух антагонистов: Завета Ветхого и Нового (что соответствует исторической перспективе). Иван ненавидит Дмитрия, Дмитрий не любит Ивана, хотя каждый порознь обожает Алёшу; Алёша же любит обоих, ибо любовь есть его прямое качество.
Невероятность главы «Братья знакомятся» в контакте между собой через голову Нового Завета заветов Третьего и Ветхого. Могучий «языческий» гедонизм Ивана (с чисто русской «складкой страдания» в его сердцевине) и непобедимая внутренняя гармония Алёши, восходящая к ещё более остойчивой и космически состоятельной Garmonia Mundi (Гармония Мира) контактируют между собой, обсуждая судьбы (!) Завета Второго («Легенда о Великом инквизиторе»). Только пророку-Достоевскому по плечу было такое.
Но, однако, знакомство состоялось, последнее слово осталось за поцелуем (квинтэссенцией жеста); ещё раз было выяснено, что новому Завету мимо креста «не проскользнуть» (что идеологически спроектировало эпилог романа); воскресение же в жизнь вечную за пределами драмы человеческой истории отдано в руки Завета Третьего. Алёша Карамазов в окружении двенадцати апостолов-мальчиков (среди которых были и Дмитрий Мережковский и Максимилиан Волошин) в своей светлой речи «у камушка» расстилает мистериальную шёлковую лестницу Великих арканов Таро, выходящую далеко за пределы 13-го аркана - Смерти. Евангельская притча о зерне, поставленная эпиграфом к роману, повествует об этом посвятительном прохождении через «смерть и преображение», которое положено в самой сердцевине Завета Второго. В двадцатидвухэтапной посвятительной системе Тарота арканы 1 - 8 («Сон в храме», «Инкубация», «Нисхождение Божества») соответствуют Ветхому Завету, арканы 8 - 15 («Стратификация») - Новому Завету; арканы 15 - 22 (- 1) («Путь в Гору», «Экзальтация») - Третьему Завету. Алёша, в смысле идеографической топологии стоящий далеко за пределами смерти и представляющий структуру, куда входит и 20-й аркан «Воскресение из мертвых», говорит о будущей жизни вечной ПОЛНОМОЧНО, и энергия этой полномочности т?к потрясает читателя. Не сантимент очередной маниловской мечты («мячтай, мячтай, касатик!»), но абсолютная уверенность мистагога звучит его голосе, голосе первого апостола Третьего Завета.
Скотопригоньевск закрыт, и вход в него заколочен. Над «баней с пауками» открылся светлый лик Зодиакального Зодчего.
А сонное видение уже изменилось: из Луны вышел щит (на щите два раза написано «да, да» старинными церковными буквами), который прошел все небо от востока на запад и скрылся за горизонтом. Щит и буквы осиянные.
Геральдический щит - образ рыцарского звания, символ прямого и благородного оповещения девизом и тотемом на воинском доспехе, герольдова труба «иду на вы», и с чем собственно иду. Щит - своего рода информационный экран и как всякий экран имеет двухстороннюю обзорность. Показавшись своей таинственной сакральной стороной, он скрыл от видимости сторону профанную.
Что же на ней написано?
АД! АД! - Резюмирующий вопль толпы по поводу мира сего. Тот самый ад, в который спустился Христос, сойдя в мир сей. Дальнейшее схождение в момент смерти и воскресения состоялось на Дно ада (говоря словами Даниила Андреева). Ад вакханалии убийств, начатый когда-то Авелем (по отношению к животным) и продолженный Каином (по отношению к человеку).
Радостно детским «Да, да!» оказался этот вопль «со стороны алтаря». «Дадаизм» этого «будьте как дети» зыбится и расплывается, намекая на вторую половину формулы: «будьте мудры аки змии». Словесный бесхитростный примитив указывает на аборигенскую языковую структуру: «катамаранное» повторение слога для образования более остойчивых слов (типа: папа, мама, баба, там-там, ноа-ноа и т.д.). Атавизм этот сохранился и в словах более сложного типа: зигзаг, мрамор, пурпур и т.д. Но тут есть одна тонкость: надпись выполнена древнерусским шрифтом, который отнюдь не так геометрически симметричен, как латынь или «русский гражданский шрифт» послепетровского времени. А это значит, что у надписи есть чётко выраженная лицевая и оборотная сторона, и вопль «Ад! Ад!» есть следствие убогой профанной наоборотности прочтения мира. «Снимите вошь с бинокля!» - как справедливо сказал боцман юнге в знаменитом анекдоте. «Читайте правильно!» - было сказано людям через пророка Достоевского. Наоборотное прочтение - обычная аберрация профанности. Морфа и форма, митра из мирта и т.д. Кроме того, осиянность - это в мозгу у мрачного ипохондрика Достоевского! - явно намекает, что оборотная сторона щита «освещена светом тьмы», и «подкладкой из чёрного бархата» снабжены и буквы; но с той стороны («…а с другой стороны…») щита, за щитом - защита, истина, жизнь. Вечная жизнь Солнца Правды.
И, наконец, последнее: щит прошёл всё небо от востока на запад и скрылся за горизонтом. Таков обычный путь Солнца, Сольвейг по Ибсену: таков же и путь распространения идей Третьего Завета. Монголоиды Дальнего Востока придут к этой истине последними. А пока они лупят по головам дельфинам и белькам. «Дикарей докарай»… Атомная бомба их ни чему не научила. Швейцария - не Гонконг; князья Мышкины в Шаолине не водятся. Поэтому и восток - с маленькой. - Никакой ориенталистской патетики.
Щит скрывается в царстве Гора; горизонт - пограничье горнего. Всё возвращается на круги своя: мудрость страны Кеми, разбрызганная по миру как ртуть, снова собирается в единый комок. Меркурий - Гермес - бог Тот. Не Этот.
Такой вот сон.
С чего бы это? Помните, скромный закомплексованный человек, делающий извинительные реверансы по поводу каждой из своих «ужасных» (якобы) черт, задумав «подбить итог», внезапно впал в наркотически тягостное и в то же время сладостное забытье. И - вдруг - переворот, превращение, метаморфоза. Все стало “вверх тормашками”: черное - белым, конец - началом, отчаянье - надеждой. Эзотерики знают, что такая динамическая дуальная система существует лишь в одном варианте и называется суммой Инь-Ян. То, что это контрастная пара, помнят все, но редко кто вспоминает при этом о пропеллере-восьмерке S. Совсем уже редкие эрудиты узнают в этой латинской букве древнерусское зело. Так вот сон - это S-он, состояние великих превращений. Оказавшись во сне на незнакомой планете, населённой «подвидом блаженных», жалкий петербуржский мечтатель начинает как Моцарт, как бог, а кончает тем, что заражает ипохондрией всю планету. И проснувшись в холодном поту, оставляет потуги самоубийства. Возможности аватара урезонивают его. Космичность его ничтожества - вразумляет. Он становится другим человеком.
А почему? Да потому, что он - «смешной человек». А от смешного до великого всего один шаг. «Смешной человек», шут - 21-й аркан Таро; только шут, «круглый дурак» способен на преображение (ситуация, известная по «Коньку-Горбунку»). Смешной человек - паяс (оцените в связи с этим состояние распа(о)ясанности толпы) - бессребреник; смех противен накоплению денег. Он глуп миру сему, поэтому нелеп и забавен; одно слово - идиот. Он закомплексован, ему неловко от своих несовершенств, ибо он как никто знает совершенство идеала. Он, пророк, ездит на поклон «к старцам», которые как на подбор, один благообразнее другого, чтобы утолить внутренние и внешние противоречия, гомерические рго еt contra. Но что может получить гений, у которого гениальность в преизбытке, у святых, у которых святости всегда в дефиците, кроме наставления в молитве: «Господи, верую - помоги моему неверию»?
Психология разночинца, изглоданного муками совести, не позволяла держаться аристократически-осиянно, не то что розовощёкий Тургенев, который лез с тонущего корабля спасаться первым. Тур гениев - карика тур - Кармазинов, истерик Государства Российского. А здесь - потроха, пылающие от вечного недовольства собой. И «особою» быть не дано. Не дано.
Зато - осиянность в небесах, в небесах души, которая на всё небо. Где: восход сердца - и стоит она, кровью умытая, мытарями укрытая, и где: заход сердца - и тогда «Россия во мгле». Его сердца.
О. Кандауров 1997 г.
