А. Лацису посвящается
ПУШКИНСКОЕ ГОРБАТОЕ ХОББИ
Здесь имя подписать я не хочу; Порой я стих повёртываю круто, Всё ж видно, не впервой я им верчу, А как давно? Того и не скажу то… <…> Когда б никто меня под лёгкой маской (По крайней мере долго) не узнал! Когда бы за меня своей указкой Другого критик строго пощелкал! Уж то-то б неожиданной развязкой Я все журналы после взволновал! Но полно, будет ли такой мне праздник? Нас мало. Не укроется проказник.Неопубликованные строфы из «Домика в Коломне»
«В июне 1841 года В. Г. Белинский (1) был озабочен судьбой произведений, которые увидели свет не просто “безымянно”, а “без его имени”. “Без его имени” - понятие растяжимое. Не означает ли оно напечатанное под иными, чужими, подставными именами? …Белинский призвал всех причастных обнародовать истину. Но ни в 1841 году, ни позже никто не отозвался»(2).
«Fatum suum habeant libelli!» - «Книги имеют свою судьбу!». Так гласит старая латинская пословица. Справедливо это и для всем известной сказки «Конёк-Горбунок». Но судьба эта не Ершовская, как выясняется в дальнейшем, а Пушкинская.
К сожалению, не сохранился подготовленный к набору оригинал «Конька- Горбунка», нет черновиков Ершова, нет подготовленной к изданию беловой рукописи, не обнаружено ни одной дарственной надписи автора на первом издании «Конька». Ершов не отрицал, что в его владении остались пушкинские пометки, но всё это он уничтожил «во время приступа хандры», а заодно сжёг и дневниковые записи именно тех годов (1833/34). Ни одного следа! Только записанное П. В. Анненковым в 1855 году со слов издателя Смирдина свидетельство о тщательном пересмотре сказки Пушкиным и автограф Пушкина с заглавием и посвящением «Конька-Горбунка», сохранившийся в коллекции того же издателя (3). По этим и другим причинам такого же таинственного характера некоторые исследователи высказали предположение о том, что «Горбунка» фактически написал Пушкин. Любому, кто прочитает первое издание сказки 1834 года, а не последующую переработку Ершова, которую в основном издают сейчас, станет понятен истинный масштаб помощи Пушкина. Ещё очевидней это будет для тех, кто сравнит лёгкий слог «Конька» с языком других произведений Ершова.
«Предпринимались попытки собрать воедино остальные, собственно ершовские произведения. Ещё не всё опубликовано, ибо уровень по преимуществу посредственный. Впечатление такое, что ни в чём худом не повинный человек попал в ложное положение. Он считал своей обязанностью поддерживать свалившуюся на него репутацию. Многие жанры перепробовал, ни на чём определённом не остановился. Когда старался сочинить что-либо шутливое, взамен остроумия получались вымученные, нарочитые колкости. Когда же нельзя было не отозваться на высокую тему, - появлялось нечто выспреннее» (4). Не от того ли его хандра, повинная в исчезновении рукописей и дневников этих лет?
Итак, мы попытаемся, на основе некоторых недавно опубликованных материалов, восстановить, используя эзотерический подход, подлинное присутствие Пушкинского гения и орденского гнозиса, олицетворяемого им, в шедевре, подписанном именем П. П. Ершова.
Примечательно то, что «Конёк-Горбунок» - это самое крупное по объёму, самое значительное ершовское произведение. И парадокс заключается в том, что опубликовано оно было в возрасте 19-ти лет (5) (а значит, написано ещё раньше). Несмотря на это, сочинение стало итоговым для его жизни. Все специалисты признают, что после «Конька» Ершов не создал ничего равноценного. Дело в том, что здесь “профонтанировал” поэтический и гностический дух живого Пушкина.
Ершову удалось ухватить маленький кусок пушкинской жизни, последние её несколько лет. Он приехал учиться в Петербург к 1830 году, а в 36-м судьба вывела его из пушкинского поля притяжения, как и многих других его друзей - братьев по перу, - возможно для того, чтобы не видеть трагического финала первого поэта России.
Итак, вернёмся в 1833 год. Скоропостижная смерть отца оставила семью 18-тилетноего Петра Ершова без средств к существованию. Тогда-то и попросил Пушкина за «одного из своих студентов» профессор Петербургского университета - пушкинский приятель - П. А. Плетнёв.
- Вы, кажется родом из Сибири? - спросил при первой встрече Пушкин. - Что ж, Сибирь - страна умных людей. (6)
В действительности, Ершов представил в Петербурге огромный регион России до этого никак не фигурировавший в нашей культуре. Огромное значение в развитии духовного потенциала Сибири сыграли декабристы, которые, оказавшись в ссылке, отлично поняли свою культурную миссию. Потеряв при этом определённую степень свободы, они мистически соединили центр российской культуры с периферией. Кроме того, простая работа по добыванию руды (сродни обработке дикого камня), стала стилем их жизни, подтвердив воочию принадлежность к масонству лучших представителей русской интеллигенции. Подобное можно интерпретировать как “вступление в брак” с матерью-землёй, причём связь эта осуществлялась на уровне её недр (что обеспечивало достижение особой глубины), в отличие от традиционного земледелия. Их настойчивая проповедь в Сибири принесла колоссальные плоды. Достаточно вспомнить, что молодой Достоевский, находясь в сибирской ссылке, общался с жёнами декабристов и получил их орденское благословение.
Первые ссыльные декабристы появились в Сибири, когда Ершову было около 10-11 лет - возраст конфирмации, т. е. приобщения к духовной общине. Он вырос на двух совершенно разных влияниях: с одной стороны - сибирский фольклор с бескрайними пространственными мотивами, с другой - мелко-дворянская литературная среда, которая с приездом декабристов приобретает черты европейской цивилизованности. И это не только этикетный политес, привитый почти насильственно, но и новый интеллектуальный уровень.
Итак, сибирский информатор, юноша определённых потенциальных возможностей, сразу же попадает под влияние и обаяние Пушкина, можно сказать, - растворяется в нём как благодатный и благодарный читатель. В его лице “читателем” оказывается и вся культурная часть Сибири, мощнейший регион, территория с древнейшей культурой (культурой гностических памятников, от которых практически ничего не осталось, кроме, пожалуй, фона, скрытого “гудения” древней земли). Таким образом, встреча Пушкина и Ершова была встречей двух “равных величин”. Другое дело, что Пушкин представлял не Россию, а свою собственную персону, которая являлась личностью универсальной. Ершов же, наоборот, будучи скромным, маленьким человеком, представлял громадный регион древней земли. К сожалению, этого не понял почти ни один из исследователей. За исключением, пожалуй, М. К. Азадовского - замечательного нашего фольклориста, специалиста по духовной культуре Сибири, написавшего предисловие к одному из изданий «Конька-горбунка». Но он только намекает на догадку, не решаясь высказаться на эту тему впрямую.
А вот сам Александр Сергеевич это очень хорошо чувствовал. Он думал о себе только как о поэте всероссийском. Его цитата из стихотворения «Памятник» некоторым кажется излишним выпячиванием собственных достоинств:
Слух обо мне пройдёт по всей Руси великой, И назовёт меня всяк сущий в ней язык …На самом деле, это есть размах Пушкинских рук-крыльев, объемлющих огромную территорию. И реальная высота его стояния.
Существует легенда, по которой будто бы Пушкин приложил руку к самому зачину ершовской сказки, а точнее, к первому четверостишию.
«Против неба, на земле…» - это поразительное, тончайшее эзотерическое выражение. Может показаться на первый взгляд, что «против неба» есть по смыслу «напротив» территориально, на самом же деле следует читать: «супротив небес», «вопреки канону», не холуйское ему поддакивание, а «бунт», если понять пушкинский подтекст.
Это очень по-народному сказано. Строка перекликается с «Песнями о Степане Разине», которые являются тонко обработанным и пропущенным через себя фольклором.
Исследователи считают, что в основе «Конька-Горбунка» лежит устная народная сказка, услышанная когда-то Ершовым от неизвестных рассказчиков. Университетский приятель Ершова Ярославцев вспоминает, что как-то перед сном Ершов рассказывал друзьям сказку о «коньке-горбунке», но это была совсем не та сказка, что впоследствии.
Широко был известен интерес Пушкина к рассказчикам народных сочинений и фольклору, а также умение Александра Сергеевича “разговорить” любого интересного ему человека. Скорее всего, Ершов сам рассказал Пушкину эту народную сказку, а тот, как и Шекспир, отлично управлявшийся с литературной обработкой чужих сюжетов, подкинул идею переработать её хотя бы в стиле своей «Сказки о царе Салтане», тем же простым четырехстопным ямбом.
Позволим себе небольшую вольность, и пофантазируем на тему возможного создания этого текста. Пушкин мог предложить Ершову (или сам Ершов попросить) поупражняться в рифмосложении. Например, создать некий экспромт на заданную тему. Сказка про конька оказалась как нельзя кстати.
Небрежно раскинувшись в креслах, молодые люди, перебивая друг друга, набрасывали будущую канву стихотворной сказки, да и увлеклись ею не на шутку. Пушкин, в основном, надиктовывал, Ершов записывал, вставляя кое-где свои тирады (уловив веяние пушкинской музы). Видимо поэтому первоначальный вариант текста был несколько фривольным (7) и неприглаженным (ершистым).
Этот поэтический марафон продолжался, пока, наконец, не вырисовался весь текст. Ершов мог дошлифовать его в одиночку, и представить на окончательный суд старшему по перу, приняв все его руководящие замечания, после чего Александр Сергеевич, подарив сказку Ершову, и удовлетворённый вполне, изрёк: «Теперь этот род литературы можно мне и оставить» (8).
О том, насколько идейно глубока и гениальна была эта “сработанная” вместе с Пушкиным сказка, сам Ершов даже не догадывался, поэтому так дерзко, грубо и неумело правил её впоследствии. Но об этом поговорим немного позже.
Итак, поэма была написана, отправлена в печать к издателю пушкинских произведений Смирдину. Цензура пропускает всё беспрепятственно! Это действительно кажется невероятным, если вспомнить судьбу уже написанной к тому времени «Сказки о попе и о работнике его Балде», которая при жизни Пушкина просто не могла быть напечатана и даже после его смерти была пропущена через цензуру в максимально приглаженном виде. И всё это из-за антиклерикального характера произведения. А что же мы видим в «Коньке-Горбунке»? Революционную идею, тот же антиклерикальный дух, слишком явный для того, чтобы беспрепятственно пройти даже через общую цензуру.
Взять для примера хотя бы последнюю сцену сказки. Иван-дурак, встав наутро перед смертельным испытанием, «помолился на забор (9) и пошёл к Царю во двор», прыгнул в кипящий котёл и превратился в удалого молодца. А Царь, который знал, что «чудо Бог один творит», на всякий случай «два раза перекрестился, бух в котёл - и там сварился».
В этом контексте любопытно сравнить отношение всех сказочных персонажей к Высшим силам, к Богу. Например, Иванушкины братья культовый ритуал, как и Царь, усердно соблюдают: непременно помолятся перед тем, как соврать, обязательно перекрестятся перед тем, как украсть или ради корысти послать на верную смерть младшего брата. Всё чудесное они оценивают количеством звонких монет. Получается, что к Богу они относятся потребительски, ищут у него поддержки для совершения неблаговидных поступков и одновременно - защиты от “нечистой силы”, т. е. шкоднически желают “преступления без наказания”. Таков же и царский Спальник, говорящий Царю: «Помилуй! Вот те истинный Христос, справедлив мой, Царь, донос…». Братья и Спальник глухи по отношению к миру горнему, и высшее экранировано от них. Другое дело - Чудо-Юдо-Рыба-Кит. Он наказан за то, что «без Божьего веленья проглотил среди морей три десятка кораблей». Ему наказание ниспослано свыше, поэтому и прощение приходит с небес. Интересно также отметить, что такие языческие хтонические персонажи как Конёк-Горбунок и Кит не берут на себя функцию прощения или наказания от имени Высших инстанций, они говорят: «Ну, уж Бог тебя простит», отчасти подражая Христу: «Если будете прощать людям их проступки, тогда и вам простит ваш Небесный Отец» (10).
Невольно возникает вопрос: мог ли Ершов позволить себе настолько смело говорить о таких предметах или столь глубоко рассуждать на подобные темы, не имея орденской подготовки? Вряд ли. Только с подачи Пушкина. У Ершова, имевшего чрезвычайно скромный литературный талант, не говоря уже об отсутствии знаний по герметической философии, нет больше ни одного произведения, написанного в подобном стиле. Происхождение всех прочих его опусов легко прослеживается. Истоки же этой сказки, в которой перемешаны кельтские, древнегреческие, арабские, библейские мотивы, кабалистические и алхимические реалии и персонажи, в ершовском творчестве отыскать невозможно, поскольку всё это ему абсолютно не присуще. А вот для сказок А. С. Пушкина наоборот - многоцветье мифологических мотивов и орденский подтекст очень характерны.
Для многих исследователей литературный исток «Конька-Горбунка» несомненен - сказки Пушкина, в том числе и те, которые к тому времени ещё не были изданы. Другим таким истоком является сочинение 1832 года «Странник», написанное другом Пушкина Александром Вельтманом - известным учёным-санскритологом, мифологом - тонким знатоком кельтской, древнеиндийской и славянской мифологии. В тексте «Конька-Горбунка» есть прямые цитаты из этого философского произведения, на страницах которого мы с удивлением встретим и Царь-Девицу в златотканом шатре, и конька воображения, на котором автор несётся безудержно, бесстрашно через все пропасти, и загадочного гиппогрифа, своей синкретичностью напоминающего Конька-Горбунка. В тексте сказки встречаются также цитаты и из других литературных произведений, а также - из самого Пушкина.
(продолжение)http://aquarius-eso.ru/blog/?p=252
1. «Мы желали бы, чтоб не пропала ни одна строка Пушкина и чтоб люди, которых он называл своими друзьями, или с которыми он действовал в одних журналах, или у которых в изданиях когда-либо и что-либо помещал, - объявили о каждой строке, каждом слове, ему принадлежавшем… Не нашлось рукописи? Но неужели же нет других свидетельств…» 2. А. Лацис. «Верните лошадь!», публикация в газете «Автограф» № 13, 1997 г. 3. Пушкин? «Конёк - Горбунок», сб. статей под ред. В. Перельмутера. М., 1998 г., с. 34. 4. А. Лацис. «Верните лошадь!», публикация в газете «Автограф» № 13, 1997 г. 5. Возраст 19 лет Ершова (19-й аркан Тарота - Солнце), фиксируемый публикацией сказки, проявляет явное присутствие Пушкина (вспомним, что его уже тогда называли Солнцем русской поэзии). Это яркая демонстрация того, что такое Солнце-Пушкин. 6. Ершов в последствии признавался, что почему-то принял себе в обиду упоминание про умных людей…
7. Напр. «Кобылица молодая, задом-передом брыкая…» (ай да сукин сын!).
8. Хотя сразу же после этого заявления пишет «Сказку о золотом петушке».
9. Один из пушкинских псевдонимов - Заборский.
10. Мф, 6:28.
