Джордано Бруно
«Стремление к истине – занятие, достойное героя»
В два часа ночи 17 февраля 1600 года, в четверг, на башне зазвонил колокол, возвещавший об утренней казни. В капеллу вошли монахи – началась панихида «за упокой души» еще живого человека. После панихиды из башни двинулась мрачная процессия. В окружении монахов в высоких черных капюшонах с прорезями для глаз шел, еле передвигая ноги, человек, приговоренный к смерти. Процессия направлялась к мосту через Тибр. От него вела широкая дорога, ныне улица Корсо, самая оживленная в Риме, к площади Кампо ди Фиори – Площади Цветов… Истекали последние минуты жизни Джордано Бруно…
Он родился в 1548 году в Ноле близ Неаполя в религиозной семье. Одиннадцатилетним его привезли в Неаполь изучать литературу, логику, диалектику. Однажды Джордано с приятелями гадали по книге стихов. Бруно открыл книгу на строке, поразившей и испугавшей всех: «Враг всякого закона, всякой веры». В семнадцать лет стал послушником монастыря доминиканцев, и с тех пор все называли его Джордано Бруно Ноланец.
Монахи владели прекрасной библиотекой, в которой Джордано провел буквально всю свою молодость. Живой и поэтический ум юноши быстро воспринимал прочитанное. Послушник знал наизусть 86 псалмов и мог запомнить слово в слово длинный текст после однократного прочтения или прослушивания. Цитировал древних философов, не заглядывая в первоисточники. «Он сразу и думал, и диктовал, и мысль его рождалась в ту же минуту», – вспоминал современник. Его даже представили Римскому Папе. Защищая гелиоцентрическую систему Коперника, Джордано Бруно пятнадцать раз заставлял краснеть оппонента, выдвинутого академией для этого важного диспута…
Однако усиленные занятия рождали в юноше бесконечное сомнение, появлялись бесконечные вопросы. Чем больше он читал, тем яснее становились для него несообразности религиозных догм, самые богоугодные книги питали его атеизм – и церковь потеряла его довольно рано. Своими высказываниями Джордано смущал собратьев-монахов, и начальству пришлось начать расследование. Бруно понимал, чем это могло кончиться, сбежал из монастыря и предпочел судьбу вечного скитальца.
Один, без друзей и близких, сбросив ненавистное монашеское облачение, он отправился сначала в Геную, потом были Турин, Венеция, Милан… Случайные заработки лекциями. И неустанные размышления о сжигающем его с юности сомнении: прав ли великий Аристотель, утверждавший Вселенную в виде концентрических хрустальных сфер? Церковники убили в Аристотеле живое и увековечили мертвое, – считал Бруно. С этим «мертвым» Аристотелем и сражался философ, и за это, как признавался он сам, «подвергался ненависти, брани, угрозам тупой черни, поощряемой на это титулованными отцами невежества».
При всей пестроте биографии Бруно каждый эпизод его жизни определяется двумя составляющими: пропаганда собственных философских и научных взглядов – гонения и преследования, вызванные этой пропагандой. Так было постоянно – Бруно снова и снова в пути, и повсюду его опережает слава яркого мыслителя, полемиста и скандалиста. В Женеве, где его после жарких споров на две недели выставили для покаяния на улице у позорного столба в рубище и железном ошейнике. Так было в Тулузе, где науськанные ревнителями веры студенты чуть не избили его. Очередной скандал и диспут с учеными мужами в доме шталмейстера королевы Елизаветы, когда в сырую февральскую ночь ему не дали даже провожатого с факелом, и, вспоминая обиду, с горечью написал он тогда: «Коль придется Ноланцу умирать в католической римской земле, дайте, по крайней мере провожатого с одним факелом».
Впервые фортуна улыбнулась ему в Париже. Благодаря содействию короля Генриха III, покровителя свободомыслия, философу удалось издать свои первые труды. В Париже он был в чести, давал уроки королю, казалось, одумался, но нет, он пишет комедию, и снова невиданный скандал, и снова надо в дорогу, благо сборы недолги – не было у него ни дома, ни семьи, ни имущества. Он собирается в Англию, а английский посол в Париже уже доносит: «Джордано Бруно, итальянский профессор философии, намерен отправиться в Англию. Взглядов его я не могу одобрить…»
Ко всему, Бруно обладал удивительным талантом наживать себе врагов. О себе он был исключительно высокого мнения и вот как отрекомендовался ректору и профессорам Оксфордского университета: «Я, Филотей (друг Бога) Иордан Бруно Ноланский, доктор наиболее глубокой теологии, профессор чистейшей и безвредной мудрости, известный в главных академиях Европы, признанный и с почетом принятый философ, чужеземец только среди варваров и бесчестных людей, пробудитель спящих душ, смиритель горделивого и лягающегося невежества; во всем я проповедую общую филантропию. Меня ненавидят распространители глупости и любят честные ученые». Естественно, что и ученые коллеги встретили его не очень любезно. «Более смелый, чем разумный, он поднялся на кафедру с засученными рукавами, как фигляр, – вспоминал один из корифеев. – Защищая мнение Коперника, что Земля вертится, а небеса неподвижны, новоявленный философ показал этим, что на самом деле кружилась его собственная голова».
И все-таки два года жизни в Лондоне стали едва ли не самыми счастливыми для Джордано. Философ читал лекции в знаменитом Оксфордском университете. И именно в Лондоне Бруно опубликовал полное изложение основ своего нового учения, оформившегося в последствии в Философию Рассвета – систему взглядов на бытие, космологию, теорию познания, этику и политику. Обращаясь к своему детству, Джордано чаще всего вспоминал ночное небо Италии, в котором однажды увидел он летящий огненный шар, уверенный, что это был вестник других миров. Возникшую впоследствии убежденность во множественности обитаемых планет Бруно постоянно обосновывал в своих публичных выступлениях и философских трудах. «Невозможно пытливому и живому уму вообразить себе, – говорил философ, – чтобы все бесчисленные миры были лишены обитателей, подобных нашим, или даже лучших, чем мы… Глупо и нелепо считать, будто не могут существовать иные ощущения, иные виды разума, нежели те, что доступны нашим чувствам. Каждый из множества миров с необходимостью слагается из четырех главных элементов, как и Земля, и там есть моря, реки, горы, пропасти, деревья».
«Хотите перевернуть все наши представления вверх дном!» - воскликнул схоласт в одном из диспутов с Бруно. «А что, разве плохо перевернуть вверх дном ваши перевернутые представления?» – возразил Ноланец и причислил к своим единомышленникам Гераклита, Демокрита, Эпикура, Пифагора, Парменида и Мелисса, которые «знали бесконечность пространства и бесконечную вместимость неисчислимых миров, подобных нашему».
Несмотря на покровительство высшей власти Англии, уже через два года он вынужден был фактически сбежать во Францию, где снова с непоколебимым упорством, забыв о печальных уроках своей жизни, добивается нового диспута с защитой тезисов против аристотелевской «Физики» и его трактата «О небе и Мире». Это была самая уничтожающая критика схоластического учения Аристотеля. Бруно на следующий день вынужден был уклониться от продолжения диспута, ибо «аудитория пришла в ярость, – как вспоминал современник, – так он намылил голову бедняге Аристотелю!»
Бруно уезжает в Германию – и все то же. Что было делать дальше? Вопрос решился сам собой: Джордано получил приглашение от венецианского аристократа Мочениго позаниматься с ним «искусством запоминания и другими науками». Но спираль гонений все быстрее закручивает Бруно. Венеция – это I точка… вязанки сухого хвороста на Площади Цветов…
Этот венецианский аристократ раньше был членом «Совета по ересям», о чем Бруно, вероятно, не знал. Кроме того, в нем дружно уживались редкая бездарность и невероятное тщеславие. Неудивительно, что скоро свои более чем скромные успехи в учении он «объяснил» нежеланием Бруно поделиться с ним какими-то особыми знаниями. И вот в мае 1592 года после очередной словесной перепалки Мочениго сделал свое привычное дело – донес на учителя в венецианскую инквизицию.
Джордано Бруно и Галилео Галилей стали родоначальниками итальянской научной прозы. В своих диалогах «Пир на пепле», «О причине, начале и едином», «О бесконечности Вселенной и мирах», «Изгнание торжествующего зверя», «О героическом энтузиазме» Бруно провозглашал свободу высказываний, сводил счеты со «святой ослиностью» тогдашних богословов, утверждал бесконечность познания и высшую доблесть мыслителя, воплощенную в самоотречении ради постижения истины. Бруно органически не выносил самой мысли об отступничестве, и когда ему пришлось выбирать между отречением и смертью, он предпочел последнее. И не из гордости или фанатичного упрямства, а лишь из убеждения, что покаяние лишит смысла, зачеркнет его многотрудную жизнь. Это будет тоже гибель, но еще более страшная… «Невежество, – иронизировал философ, – лучшая в мире наука. Она дается без труда и не печалит душу». Джордано предпочел «печалиться» всю жизнь. «Фанатики определят смертную казнь тому, кто будет исповедовать Философию Рассвета, – пророчески писал он. – Но эти люди все равно идут, они зажигают свет разума и устремляются дальше обычного – к славе бессмертного сияния в потомстве!»
Мы подчас готовы считать палачей Бруно и Галилея страшной, темной, тупой силой, олицетворением воинствующего невежества. Некоторые католические историки утверждали, что Джордано Бруно судили не как мыслителя, а как «беглого монаха и вероотступника». Но трагедия Бруно лежит глубже. На самом деле в центре внимания следствия оказались именно философские и научные взгляды. Наивно полагать, что иезуиты готовы были выжечь в мозгу человеческом всякое знание, вытоптать ростки любой науки. Нет, это было им не под силу, и они понимали это. Наука не только не преследовалась, но и поощрялась до той поры, пока могла находиться в услужении церкви. А по этим пунктам обвинения инквизиция располагала, увы, неоспоримыми доказательствами. И не только в виде доносов, но и в виде книг, письменных объяснений и личных заявлений самого Бруно. Он поднимал руку на догматы, лежавшие в основе религии. Вот в этом, видимо, и была причина особо пристрастного отношения инквизиции к этому человеку. Одно дело, когда по Европе гастролирует, проповедуя невесть что, обычный простолюдин, и совсем другое, если этим занимается монах-доминиканец, к тому же священник. Для церкви это действительно представляло опасность. Его наука угрожала самому ее существованию, а раз так…
Восемь лет сидел в тюрьме Бруно, святые отцы все мечтали склонить его к отречению. Он признался во многом: да его прегрешения против веры велики и в книгах есть пороки, да, не ходил в церковь и любил женщин – все так. Но его взгляды, его учение – нет, здесь он прав. Ему дали сорок дней на размышление, подсылали в камеру богословов – не помогло. Срок этот истек без результата. 21 декабря, при общем обходе заключенных, Бруно опять спрашивали, желает ли он отречься от своих заблуждений. Узник твердо заявил, «что он не может и не хочет отречься, что ему не от чего отрекаться, что он не знает, в чем его обвиняют». Это заявление лишь ускоряло развязку. Тщетно посылала конгрегация для переговоров с Бруно генерала ордена Ипполита Марию и его викария Павла Мирандолу. Бруно отказался признать представленные ему тезисы за еретические и с негодованием прибавил: «Я не говорил ничего еретического, и учение мое неверно передано служителями инквизиции».
И вот 8 февраля 1600 года во дворце кардинала Мадручи инквизиционный трибунал в составе девяти кардиналов огласил приговор: «Называем, провозглашаем, осуждаем, объявляем тебя, брата Джордано Бруно, нераскаявшимся, упорным и непреклонным еретиком».
Он был лишен священнического сана и отлучен от церкви. После того его сдали на руки светским властям, поручая им подвергнуть его «самому милосердному наказанию и без пролития крови». Такова была лицемерная формула, означавшая требование сжечь живым. Бруно держал себя с невозмутимым спокойствием и достоинством. Только раз он нарушил молчание: выслушав приговор, философ гордо поднял голову и, с угрожающим видом обращаясь к судьям, произнес следующие слова, ставшие потом историческими: «Быть может, вы произносите приговор с большим страхом, чем я его выслушиваю». Из дворца Мадручи Бруно был отвезен в светскую темницу.
Осужденного с особой торжественностью везли на место казни; красное как кровь знамя предшествовало ему; шествие сопровождалось совокупным звоном всех колоколов; впереди шли священники в полном облачении и пели священные гимны. За ними следовал осужденный “грешник”, одетый в желтое одеяние, на котором черною краскою были нарисованы черти. На голове у него был бумажный колпак, который оканчивался фигурой человека, охваченного огненными языками и окруженного отвратительными демонами. Обращенным в противоположную сторону от осужденного, несли Распятие: ибо спасения уже не существовало для него. Отныне огню принадлежало его смертное тело; пламени ада – его бессмертная душа.
На его некогда столь красноречивых устах теперь играла улыбка — смесь жалости и презрения. Осужденный поднялся по лестнице, ведущей на костер. Его привязали цепью к столбу; внизу зажгли дрова… Последними словами Джордано были: «Я умираю мучеником добровольно!»
Он бы, наверное, еще что-нибудь сказал народу в том же духе, но язык его был зажат в тиски, чтобы не выкрикнул чего лишнего. Последнее, что видела толпа, прежде чем заволокло его дымом, как отвернулся Бруно, когда протянули на длинном шесте распятие к его губам. Бруно сохранял сознание до последней минуты; ни одной мольбы, ни одного стона не вырвалось из его груди; все время, пока длилась казнь, его взор был обращен к небу.
Кристальной сферы мнимую преграду,
Поднявшись ввысь, я смело разбиваю,
И в бесконечность мчусь, в другие дали.
Я Млечный путь внизу вам оставляю.
В день казни произошло землетрясение от извержения Везувия. На одной из площадей Рима разбежались племенные быки, сорвав свои привязи, а число погибших горожан перевалило за сотню. В детстве маленькому Бруно вулкан Везувий представлялся другом и братом. Наверное, так оно и было, раз он откликнулся на разыгравшуюся трагедию…
9 июня 1889 года в Риме на Кампо ди Фиори был открыт памятник Бруно. Перед его статуей преклонили знамена 6000 депутаций со всего мира. Статуя изображает Бруно во весь рост. Внизу на постаменте надпись: «Джордано Бруно — от столетия, которое он предвидел, на том месте, где был зажжен костер».
По материалам статьи Наталии ЛОГИНОВОЙ