Эзотерика * Aquarius-eso.ru

Новости, статьи

Эолова арфа

“Что ни говори,  писал Пушкин Рылееву,  Жуковский имел решительное влияние на дух нашей словесности, к тому же переводный слог его останется всегда образцовым”. Колумбом, открывшим “Америку романтизма”, назвал Василия Жуковского Белинский. 

 Возникнув в предромантическую эпоху в поэзии Гете и Шиллера, а в России – Жуковского, баллада у романтиков становится приоритетным жанром. Она с наибольшей полнотой соответствует эстетическим принципам романтизма, удовлетворяя интерес к истории, фольклору, мифологии.

Стремление ввести читателя в атмосферу тайны, события, не поддающееся прямым логическим изменениям, отличает эти поиски. Эстетика романтической баллады вследствие этого избыточна, порой стираются контуры реальности, повседневности.

Впрочем «баллада тяготеет также к философскому толкованию своих сюжетов, характеризуется двуплановостью своего построения, когда за сюжетом кроются намеки на таинственные силы, тяготеющие над человеком».

«Герои баллад Жуковского – люди с пробудившимся чувством личности. Поэтому неслучайно в центре “маленьких драм” оказывается столкновение человека с судьбой, своеобразный бунт против судьбы».

«По Шиллеру и Жуковскому, человек достигает согласия с силами божества, природы, с силами собственной своей судьбы именно через культуру и цивилизацию: «В союз человек с человеком вступил / И жизни познал благородство».

«Лучшие баллады Жуковского едва ли покажутся шаблонными или забавными даже в наше время. В русской поэзии – это  ясно звучащий голос рока».

«Душа» – излюбленное понятие и слово Жуковского.  В нём выразилось представление поэта о духовном мире человека, оно стало символом сложного, многогранного человеческого сознания. Поэт поднял на особую высоту ценность личных переживаний и придал личному принципиально важное значение. Этот «мир души» слит с высшими силами, наполнен высшим таинством и потому священен.

«Природа вся с душою говорила».

Таким образом, Жуковский настолько расширил пределы внутренней жизни человека, что  «всеобщее» перестало быть «внешним» – оно стало сутью души, органической её частью.  «Весь мир в мою теснился грудь».

«Эолова арфа» шедевр В.А. Жуковского, облечённый в форму баллады в духе «Песен Оссиана», в котором он предстаёт не просто как романтический поэт-художник, но и как поэт-музыкант. Музыкальное начало в этой балладе особо акцентировано в самом названии произведения, поэтической теме. Любовь прекрасная мелодия, прозвучавшая в сердце человека; в балладе создан образ арфы любви. Арфа у Жуковского широкий романтический символ, подчинивший себе всю поэтику стихотворения.

«Эолова арфа» может служить образцом романтической музыкальности. Всё стихотворение основано на ассоциациях со звуками: название, содержание, его образы, движение стиха, лексика и ритм призваны заставить читателя услышать музыку, издаваемую арфой. Поэт создал особый музыкальный фон в балладе, у него лёгкая, непринужденная, словно воздушная ритмическая поступь. Он чуждается архаических, тяжелых слов, угловатых, бросающихся в глаза, длинных и сложных двух-, трёхсоставных. Такой лексической простоте, которая все же сочетается с изысканностью собственных имён, созвучны естественные для обычной речи, тоже простые рифмы. Они непримечательны, не выделяются, а скорее стушёвываются в стихотворной речи, делая её вместе с тем более легкой для произношения.

Строфа наполнена отзвуками прошлой жизни героев, отзвуками содержания предыдущих строф, звучанием эоловой арфы. В этом меланхолическая прелесть стихотворения в целом. В образах, в звуковых повторах-вариациях целая философия жизни и любви: идея очарования молодой любви, её хрупкости и ненадёжности, порицание слепой силы, разрушающей человеческое счастье, идея трагической невозможности остановить прекрасное мгновение юности, грустного примирения с неумолимым законом изменчивости жизни и утверждение торжества любви как высшей духовности, неподвластной времени.

 «Во всех случаях главным импульсом баллады осознается стремление ощутить жизнь на её отлете от обыденного и передать те грани события, которые не ощутишь, пользуясь привычной логикой реальности».  

Его стихов пленительная сладость
Пройдет веков завистливую даль,
И, внемля им, вздохнет о славе младость
Утешится безмолвная печаль
И резвая задумается радость.

                                        А.С. Пушкин

 

Василий Жуковский

Эолова арфа

     Владыка Морвены,
Жил в дедовском замке могучий Ордал;
     Над озером стены
Зубчатые замок с холма возвышал;
     Прибрежны дубравы
     Склонялись к водам,
     И стлался кудрявый
Кустарник по злачным окрестным холмам.
 
     Спокойствие сеней
Дубравных там часто лай псов нарушал;
     Рогатых еленей,
И вепрей, и ланей могучий Ордал
     С отважными псами
     Гонял по холмам;
     И долы с холмами,
Шумя, отвечали зовущим рогам.
 
     В жилище Ордала
Веселость из ближних и дальних краев
     Гостей собирала;
И убраны были чертоги пиров
     Еленей рогами;
     И в память отцам
     Висели рядами
Их шлемы, кольчуги, щиты по стенам.
 
     И в дружных беседах
Любил за бокалом рассказы Ордал
     О древних победах
И взоры на брони отцов устремлял:
     Чеканны их латы
     В глубоких рубцах;
     Мечи их зубчаты;
Щиты их и шлемы избиты в боях.
 
     Младая Минвана
Красой озаряла родительский дом;
     Как зыби тумана,
Зарею златимы над свежим холмом,
     Так кудри густые
     С главы молодой
     На перси младые,
Вияся, бежали струей золотой.
 
     Приятней денницы
Задумчивый пламень во взорах сиял:
     Сквозь темны ресницы
Он сладкое в душу смятенье вливал;
     Потока журчанье —
     Приятность речей;
     Как роза дыханье;
Душа же прекрасней и прелестей в ней.
 
     Гремела красою
Минвана и в ближних и в дальних краях;
     В Морвену толпою
Стекалися витязи, славны в боях;
     И дщерью гордился
     Пред ними отец…
     Но втайне делился
Душою с Минваной Арминий-певец.
 
     Младой и прекрасный,
Как свежая роза — утеха долин,
     Певец сладкогласный…
Но родом не знатный, не княжеский сын;
     Минвана забыла
     О сане своем
     И сердцем любила,
Невинная, сердце невинное в нем.—
 
     На темные своды
Багряным щитом покатилась луна;
     И озера воды
Струистым сияньем покрыла она;
     От замка, от сеней
     Дубрав по брегам
     Огромные теней
Легли великаны по гладким водам.
 
     На холме, где чистым
Потоком источник бежал из кустов,
     Под дубом ветвистым —
Свидетелем тайных свиданья часов —
     Минвана младая
     Сидела одна,
     Певца ожидая,
И в страхе таила дыханье она.
 
     И с арфою стройной
Ко древу к Минване приходит певец.
     Всё было спокойно,
Как тихая радость их юных сердец:
     Прохлада и нега,
     Мерцанье луны,
     И ропот у брега
Дробимыя с легким плесканьем волны.
 
     И долго, безмолвны,
Певец и Минвана с унылой душой
     Смотрели на волны,
Златимые тихоблестящей луной.
     «Как быстрые воды
     Поток свой лиют —
     Так быстрые годы
Веселье младое с любовью несут».—
 
     «Что ж сердце уныло?
Пусть воды лиются, пусть годы бегут;
     О верный! о милой!
С любовию годы и жизнь унесут!»—
     «Минвана, Минвана,
     Я бедный певец;
     Ты ж царского сана,
И предками славен твой гордый отец».—
     «Что в славе и сане?
Любовь — мой высокий, мой царский венец.
 
     О милый, Минване
Всех витязей краше смиренный певец.
     Зачем же уныло
     На радость глядеть?
     Всё близко, что мило;
Оставим годам за годами лететь».—
 
     «Минутная сладость
Веселого вместе, помедли, постой;
     Кто скажет, что радость
Навек не умчится с грядущей зарей!
     Проглянет денница —
     Блаженству конец;
     Опять ты царица,
Опять я ничтожный и бедный певец».—
 
     «Пускай возвратится
Веселое утро, сияние дня;
     Зарей озарится
Тот свет, где мой милый живет для меня.
 
     Лишь царским убором
     Я буду с толпой;
     А мыслию, взором,
И сердцем, и жизнью, о милый, с тобой».
 
     «Прости, уж бледнеет
Рассветом далекий, Минвана, восток;
     Уж утренний веет
С вершины кудрявых холмов ветерок».—
     «О нет! то зарница
     Блестит в облаках,
     Не скоро денница;
И тих ветерок на кудрявых холмах».—
 
     «Уж в замке проснулись;
Мне слышался шорох и звук голосов».—
     «О нет! встрепенулись
Дремавшие пташки на ветвях кустов».—
     «Заря уж багряна».—
     «О милый, постой».—
     «Минвана, Минвана,
Почто ж замирает так сердце тоской?»
 
     И арфу унылой
Певец привязал под наклоном ветвей:
     «Будь, арфа, для милой
Залогом прекрасных минувшего дней;
     И сладкие звуки
     Любви не забудь;
     Услада разлуки
И вестник души неизменныя будь.
 
     Когда же мой юный,
Убитый печалию, цвет опадет,
     О верные струны,
В вас с прежней любовью душа перейдет.
     Как прежде, взыграет
     Веселие в вас,
     И друг мой узнает
Привычный, зовущий к свиданию глас.
 
     И думай, их пенью
Внимая вечерней, Минвана, порой,
     Что легкою тенью,
Всё верный, летает твой друг над тобой;
     Что прежние муки:
     Превратности страх,
     Томленье разлуки —
Всё с трепетной жизнью он бросил во прах.
 
     Что, жизнь переживши,
Любовь лишь одна не рассталась с душой;
     Что робко любивший
Без робости любит и более твой.
     А ты, дуб ветвистый,
     Ее осеняй;
     И, ветер душистый,
На грудь молодую дышать прилетай».
 
     Умолк — и с прелестной
Задумчивых долго очей не сводил…
     Как бы неизвестный
В нем голос: навеки прости! говорил.
     Горячей рукою
     Ей руку пожал
     И, тихой стопою
От ней удаляся, как призрак пропал…
 
     Луна воссияла…
Минвана у древа… но где же певец?
     Увы! предузнала
Душа, унывая, что счастью конец;
     Молва о свиданье
     Достигла отца…
     И мчит уж в изгнанье
Ладья через море младого певца.
 
     И поздно и рано
Под древом свиданья Минвана грустит.
     Уныло с Минваной
Один лишь нагорный поток говорит;
     Всё пусто; день ясный
     Взойдет и зайдет —
     Певец сладкогласный
Минваны под древом свиданья не ждет.
 
     Прохладою дышит
Там ветер вечерний, и в листьях шумит,
     И ветви колышет,
И арфу лобзает… но арфа молчит.
     Творения радость,
     Настала весна —
     И в свежую младость,
Красу и веселье земля убрана.
 
     И ярким сияньем
Холмы осыпал вечереющий день;
     На землю с молчаньем
Сходила ночная, росистая тень;
     Уж синие своды
     Блистали в звездах;
     Сравнялися воды;
И ветер улегся на спящих листах.
 
     Сидела уныло
Минвана у древа… душой вдалеке…
     И тихо всё было…
Вдруг… к пламенной что-то коснулось щеке;
     И что-то шатнуло
     Без ветра листы;
     И что-то прильнуло
К струнам, невидимо слетев с высоты…
 
     И вдруг… из молчанья
Поднялся протяжно задумчивый звон;
     И тише дыханья
Играющей в листьях прохлады был он.
     В ней сердце смутилось:
     То друга привет!
     Свершилось, свершилось!..
Земля опустела, и милого нет.
 
     От тяжкия муки
Минвана упала без чувства на прах,
     И жалобней звуки
Над ней застенали в смятенных струнах.
     Когда ж возвратила
     Дыханье она,
     Уже восходила
Заря, и над нею была тишина.
 
     С тех пор, унывая,
Минвана, лишь вечер, ходила на холм
     И, звукам внимая,
Мечтала о милом, о свете другом,
     Где жизнь без разлуки,
     Где всё не на час —
     И мнились ей звуки,
Как будто летящий от родины глас.
 
     «О милые струны,
Играйте, играйте… мой час недалек;
     Уж клонится юный
Главой недоцветшей ко праху цветок.
     И странник унылый
     Заутра придет
     И спросит: где милый
Цветок мой?.. и боле цветка не найдет».
 
     И нет уж Минваны…
Когда от потоков, холмов и полей
     Восходят туманы
И светит, как в дыме, луна без лучей —
     Две видятся тени:
     Слиявшись, летят
     К знакомой им сени…
И дуб шевелится, и струны звучат.
 

                                          Ноябрь 1814        

 

НА ЛЕНТУ НОВОСТЕЙ

НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ САЙТА

 

Leave a Reply

You must be logged in to post a comment.