Мухи творчества
или герои сталинских времён
“Что помешает мне, смеясь, говорить правду?” Гораций
Жена Булгакова вспоминает шуточные истории М. А. – Будто бы: Михаил Афанасьевич, придя в полную безнадежность, написал письма Сталину, что так, мол, и так, пишу пьесы, а их не ставят и не печатают ничего – словом, короткое письмо, очень здраво написанное, а подпись: Ваш Трампазлин.
Сталин получает письмо, читает.
Сталин. Что за штука такая ?.. Трам-па-злин… Ничего не понимаю!
(Всю речь Сталина Миша всегда говорил с грузинским акцентом.)
Сталин (нажимает кнопку на столе). – Ягоду ко мне!
Входит Ягода, отдает честь.
Сталин. Послушай, Ягода, что это такое? Смотри - письмо. Какой-то писатель пишет, а подпись – «Ваш Трам-па-злин». Кто это такой?
Ягода. Не могу знать.
Сталин. Что это значит – не могу? Ты как смеешь мне так отвечать? Ты на три аршина под землей все должен видеть! Чтоб через полчаса сказать мне, кто это такой!
Ягода. Слушаю, ваше величество!
Уходит, возвращается через полчаса.
Ягода. Так что, ваше величество, это Булгаков!
Сталин. Булгаков? Что же это такое? Почему мой писатель пишет такое письмо? Послать за ним немедленно!
Ягода. Есть, ваше величество! (Уходит)
Мотоциклетка мчится – д-з-з-з!!! - прямо на улицу Фурманова. Д-з-з-з!! Звонок, и в нашей квартире появляется человек.
Человек. Булгаков? Велено вас доставить немедленно в Кремль!
А на Мише старые белые полотняные брюки, короткие, сели от стирки, рваные домашние туфли, пальцы торчат, рубаха расхлистанная, с дырой на плече, волосы всклокочены.
Булгаков. Т-т!.. Куда же мне… как же я… у меня и сапог-то нет…
Человек. Приказано доставить, в чем есть!
Миша с перепугу снимает туфли и уезжает с человеком.
Мотоциклетка – д-з-з-з!!! И уже в Кремле! Миша входит в зал, а там сидят Сталин, Молотов, Ворошилов, Каганович, Микоян, Ягода.
Миша останавливается у дверей, отвешивает поклон.
Сталин. Что это такое! Почему босой?
Булгаков (разводя горестно руками). Да что уж… нет у меня сапог…
Сталин. Что такое? Мой писатель без сапог? Что за безобразие? Ягода, снимай сапоги, дай ему!
Ягода снимает сапоги, с отвращением дает Мише. Миша пробует натянуть - неудобно!
Булгаков. Не подходят они мне…
Сталин. Что у тебя за ноги, Ягода, не понимаю! Ворошилов, снимай сапоги, может, твои подойдут.
Ворошилов снимает, но они велики Мише.
Сталин. Видишь – велики ему! У тебя уж ножища! Интендантская!
Ворошилов падает в обморок.
Сталин. Вот уж, и пошутить нельзя! Каганович, чего ты сидишь, не видишь, человек без сапог!
Каганович торопливо снимает сапоги, но они тоже не подходят.
Сталин. Ну, конечно, разве может русский человек!.. У-ух, ты!.. Уходи с глаз моих!
Каганович падает в обморок.
Сталин. Ничего, ничего, встанет! Микоян! А, впрочем, тебя и просить нечего, у тебя нога куриная.
Микоян шатается.
Сталин. Ты еще вздумай падать!! Молотов, снимай сапоги!!
Наконец, сапоги Молотова налезают на ноги Мише.
Ну, вот так! Хорошо. Теперь скажи мне, что с тобой такое? Почему ты мне такое письмо написал?
Булгаков. Да что уж!.. Пишу, пишу пьесы, а толку никакого!.. Вот сейчас, например, лежит в МХАТе пьеса, а они не ставят, денег не платят…
Сталин. Вот как! Корыто, говоришь, прохудилось? Ну, подожди, сейчас! Подожди минутку. (Звонит по телефону.) Художественный театр, да? Сталин говорит. Позовите мне Константина Сергеевича. (Пауза) Что? Умер? Когда? Сейчас? (Мише) Понимаешь, умер, когда сказали ему.
Миша тяжко вздыхает.
Сталин. Ну, подожди, подожди, не вздыхай. (Звонит опять.) Художественный театр, да? Сталин говорит. Позовите мне Немировича-Данченко. (Пауза). Тоже умер? Когда?.. Понимаешь, тоже сейчас умер. Ну, ничего, подожди.
(Звонит.) Позовите тогда кого-нибудь еще! Кто говорит? Так вот, товарищ Егоров, у вас в театре пьеса одна лежит (косится на Мишу), писателя Булгакова пьеса… Я, конечно, не люблю давить на кого-нибудь, но мне кажется, это хорошая пьеса… Что? По-вашему тоже хорошая? И вы собираетесь ее поставить? А когда вы думаете? (Прикрывает трубку рукой, спрашивает у Миши: ты-то сам когда хочешь?)
Булгаков. Господи! Да хыть бы годика через три!
Сталин. Э-эх!.. (Егорову) Я не люблю вмешиваться в театральные дела, но мне кажется, что вы (подмигивает Мише) могли бы ее поставить… месяца через три… Что? Через три недели? Ну что ж, это хорошо. А сколько вы думаете платить за нее?.. (прикрывает трубку рукой, спрашивает у Миши: ты сколько хочешь?)
Булгаков. Тхх… да мне бы… ну хыть бы рубликов пятьсот!
Сталин. А-а-й-й !(Егорову) Я, конечно, не специалист в финансовых делах, но мне кажется, что за такую пьесу надо заплатить тысяч пятьдесят. Что? Шестьдесят? Ну что ж, платите, платите! (Мише) Ну, вот видишь, а ты говорил…
После чего начинается такая жизнь, что Сталин прямо не может без Миши жить – всё вместе и вместе. Но как-то Миша приходит и говорит:
Булгаков. Мне в Киев надыть бы поехать недельки бы на три.
Сталин. Ну, вот видишь, какой ты друг? А я как же?
Но Миша уезжает все ж-таки.
Сталин в одиночестве тоскует без него.
А вслух: – Эх, Михо, Михо !.. Уехал. Нету моего Михо! Что же мне делать, такая скука, просто ужас!.. В театр, что ли, сходить?.. Вот Жданов все кричит – советская музыка! Советская музыка!.. Надо будет в оперу сходить.
Начинает всех сзывать по телефону.
– Ворошилов, ты? Что делаешь? Работаешь? Не ври. Все равно от твоей работы толку никакого нет. Ну, ну, не падай там! Приходи, в оперу поедем. Буденного захвати!
– Молотов, приходи сейчас, в оперу поедем! Что? Ты так заикаешься, что я ничего не понимаю! Приходи, говорю! Микояна бери тоже!
– Каганович, бросай свои еврейские штучки, приходи, в оперу поедем.
– Ну, что, Ягода, ты, конечно, уж подслушал всё, знаешь, что мы в оперу едем. Готовь машину!
Подают машину. Все рассаживаются. В последний момент Сталин вспоминает: Что же это мы, самого главного специалиста забыли? Жданова забыли! Послать за ним в Ленинград самый скоростной самолет!
Д-з-з-з!.. Самолет взвивается и через несколько минут спускается – в самолете Жданов.
Сталин. Ну вот, молодец! Шустрый ты у меня! Мы тут решили в оперу сходить, ты ведь все кричишь – расцвет советской музыки! Ну, показывай! Садись. А, тебе некуда сесть? Ну, садись ко мне на колени, ты маленький.
Машина – д-з-з-з… – и вот они все входят в правительственную ложу филиала Большого театра.
А там, в театре, – уже дикая суета, знают, что приезжает начальство, Яков Л. звонил по телефону Самосуду, у того ангина – к Шостаковичу. Самосуд через пять минут приезжает в театр – горло перевязано, температура. Шостакович – белый от страху – тоже прискакал немедленно. Мелик (Пашаев) во фраке, с красной гвоздикой в петличке готовится дирижировать – идет второй раз «Леди Макбет». Все взволнованы, но скорее приятно взволнованы, так как незадолго до этого хозяин со свитой был на «Тихом (претихом) Доне», на следующий день все главные участники спектакля были награждены орденами и званиями. Поэтому сегодня все – и Самосуд, и Шостакович, и Мелик ковыряют дырочки на левой стороне пиджаков.
Правительственная ложа уселась. Мелик яростно взмахивает палочкой и начинается увертюра. В предвкушении ордена, чувствуя на себе взгляды вождей, – Мелик неистовствует, прыгает, рубит воздух дирижерской палочкой, беззвучно подпевает оркестру. С него градом течет пот. «Ничего, в антракте переменю рубашку», – думает он в экстазе.
После увертюры он косится на ложу, ожидая аплодисментов – шиш.
После первого действия – то же самое, никакого впечатления. Напротив – в ложе дирекции - стоят: Самосуд с полотенцем на шее, белый, трясущийся Шостакович и величественно-спокойный Яков Леонтьевич – ему нечего ждать. Вытянув шеи, напряжено смотрят напротив в правительственную ложу. Там – полнейшее спокойствие.
Так проходит весь спектакль. О дырочках никто уже не думает. Быть бы живу…
Когда опера кончается, Сталин встает и говорит своей свите:
– Я попрошу товарищей остаться. Пойдемте в аванложу, надо будет поговорить.
Проходят в аванложу.
– Так вот, товарищи, надо устроить коллегиальное совещание. (Все садятся). Я не люблю давить на чужие мнения, но где же здесь идеологический момент? Я не буду говорить, что, по-моему, это какофония, сумбур в музыке, а попрошу товарищей совершенно самостоятельно высказать свои мнения. Ворошилов, ты самый старший, говори, что ты думаешь про эту музыку?
Ворошилов. Так что, вашество, я думаю, что это – сумбур.
Сталин. Садись со мной рядом, Клим, садись. Ну, а ты, Молотов, что думаешь?
Молотов. Я, в-ваше в-величчество, д-думаю, что это к-какофония.
Сталин. Ну, ладно, ладно, пошел уж заикаться, слышу! Садись здесь, около Клима. Ну, а что думает наш сионист по этому поводу?
Каганович. Я так считаю, ваше величество, что это и какофония и сумбур вместе!
Сталин. Микояна спрашивать не буду, он только в консервных банках толк знает… Ну, ладно, ладно, только не падай! А ты, Буденный, что скажешь?
Буденный (поглаживая усы) Рубать их всех надо!
Сталин. Ну, что уж сразу рубать? Экий ты горячий! Садись ближе. Ну, итак, товарищи, значит, все высказали свое мнение, пришли к соглашению. Очень хорошо прошло коллегиальное совещание. Поехали домой.
Все усаживаются в машину. Жданов растерян, что его мнение не спрашивали, вертится между ногами у всех. Пытается сесть на старое место, то есть на колени к Сталину.
Сталин. Ты куда лезешь? С ума сошёл? Когда сюда ехали, уж и так мне ноги отдавил! Пешком дойдешь!.. Советская музыка!.. Расцвет!..
Наутро в газете «Правда» статья: «Сумбур вместо музыки». В ней несколько раз повторяется слово “какофония“.
Из археологических древностей «Михаил Булгаков/Владимир Маяковский. Диалог сатириков». Москва, «Высшая школа», 1994
Настоящий писатель создает свои произведения ценой своего здоровья, своей жизни.
Умирая, он шутил с той же силой юмора, остроумия. Рассказывал тархановские истории.
