О Тайне Трёх
Кто без дара небес Небо может постигнуть, //// Бога кто обретёт не богоравной душой? (Manilius)
Работа Д.С. Мережковского под общим названием «Тайна Трёх», включает в себя книги «Тайна Трёх: Египет и Вавилон» (Прага, 1925), «Тайна Запада: Атлантида-Европа» (Белград, 1930) и «Иисус Неизвестный» (Белград, 1932-1934). Мережковский почти с самого начала рассматривал эти книги как единое произведение, хотя, на первый взгляд, эпохи, отображённые в них, никак не связаны друг с другом, да и по времени написания первый том отстоит от последнего на целое десятилетие. Объединяет их, как почти всегда у Мережковского, общая идея.
Идея эта зрела задолго до того, как был начат первый том трилогии.
«Все ранние работы Д.С., плоский материализм старой «интеллигенции», всё это вместе взятое, да, конечно, с тем зерном, которое лежало в самой природе Мережковского, - не могло не привести его религии. Не к «христианству», - а ко Христу, к Иисусу из Назарета образ которого мог и должен пленять, всякого, кто пожелал бы или сумел взглянуть на него пристальнее. Вот это «пленение», а вовсе не убеждение в подлинности христианской морали, или что-нибудь в таком роде, оно одно и есть настоящая отправная точка».
«Последние годы века - пишет З. Гиппиус, - мы жили в постоянных разговорах с Д.С. о Евангелии, о тех или иных словах Иисуса, о том, как они были поняты, как понимаются сейчас и где, или совсем не понимаются, или забыты».
У него был живой интерес ко всем религиям, к буддизму, пантеизму, к их истории, ко всем церквам, христианским и нехристианским, равно. И полное равнодушие ко всякой обрядности.
Зинаида Гиппиус вспоминает лето 1905 г.: «В то лето я вдруг погрузилась в одну мысль, которая сделалась чем-то у меня вроде idee fixe. …Я перескочила в какую-то глубь, и моя idee fixe была - «тройственное устройство мира». Я не понимала, как можно не видеть такую явную, в глаза бросающуюся вещь, такую реальную притом, отражённую всегда в нашем мышлении, во всех наших действиях, от больших до повседневных, в наших чувствах - в нас самих. Мы тогда так и говорили: 1, 2, 3. Не символически, но конкретно, 1 - не есть ли единство нашей личности, нашего «Я»? А наша любовь человеческая к другому «Я», так что они, эти «Я», - уже 2, а не один (причём единственность каждого не теряется). И далее - выход во множественность» (3), где не теряются в долженствовании ни 1, ни 2.
Вот за это 3, за общественную идею, у нас и началась борьба с Д.С. Меня поддерживал и Философов со своей стороны, общую мою идею не отрицающий.
Замечу одно, и коренное, различие наших с Мережковским натур. Говорю о своей - чтобы лучше оттенить его. У него - медленный и постоянный рост, в одном и том же направлении, но смена как бы фаз, изменение (без измены). У меня- остаётся раз данное, всё равно какое, но то же.
Оттого и случалось мне как бы опережать какую-нибудь идею Д.С. Я её высказывала раньше, чем она же должна была ему встретиться на его пути. В большинстве случаев он её тотчас же подхватывал (так как она, в сущности, была его же), и у него она уже делалась сразу махровее, принимала как бы тело, а моя роль вот этим высказыванием и ограничивалась, я тогда следовала за ним.
Я не помню теперь всех аргументов, которые мы тогда приводили, но в моём дневнике тогдашнем записано: «Сегодня, 29 июля, мы долго спорили с Д.С. в берёзовой аллее. Очень было интересно. В конце концов, он с нами согласился. Я ж, чтоб он помнил, тотчас, вернувшись, записала это на крышке шоколадной коробки. Но торопиться записывать не было нужды: Д.С. этого не забыл уж больше никогда. И, как обычно в подобных случаях, нашёл такие основания, такие аргументы, каких в то время, да и после, мы бы с Философовым не нашли.
Я не понимала, например, что идея «двойственности», которую Мережковский развивал в романе «Леонардо» («земля внизу - небо вверху»), есть необходимая фаза его роста: идея казалась мне фальшивой, и я (слишком для него рано) принялась ему это доказывать. Конечно, не сумела. Через годы он доказательства нашёл сам, и такие блестящие, до каких я бы и впоследствии, вероятно, не додумалась.
Его лекция во Флоренции в 33-м году, в Palazzo Vecchio, всё её начало - это как раз обвинительная речь против идеи романа «Леонардо да Винчи», романа, кажется, самого популярного из им написанных».
«Я не шарлатан - писал Мережковский, - то, что я сейчас делаю, для меня слишком невыгодно. Всякий пишущий любит книгу свою, как дитя своё, а в глазах всех читателей я уничтожаю, как бы сжигаю её, ставя на ней крест во имя Трёх. Эта малая жертва тому, что я больше всего люблю и во что больше всего верю». …
«Для стоящих на Скале, о которой сказано, что «врата адовы не одолеют её» безразлично, если земля проваливается и мир погибает. «Царство моё не от мира сего» - так именно поняты эти слова на Скале. Я их не так понимаю: для меня не безразлично, что мир погибает. Я знаю, что нет иной Скалы и что стоящие на ней спасутся; но так же знаю, что таким как я, нельзя иначе спастись, как с погибающим миром». …
«Религия есть, в самом деле, связь, по преимуществу то, что связывает, скрепляет людей и общество. Если вынуть из него эту скрепу, то оно распадается, из живого тела становится мёртвою “массою”».
З. Гиппиус отмечала, что когда прочитала статью Вл. Соловьёва «Смысл любви» - была поражена, как близок Соловьёв идеям Мережковского.
«Д.С. никогда не читал Соловьёва пристально, между идеями обоих были совпадения иногда, но именно совпадения, как бы встречи. Например, его идея Вселенской Церкви не была у него заимствована Мережковским, к последнему она пришла совершенно самостоятельно, и даже не вполне с соловьёвской совпадала».
«Идею троичности Мережковский так понял подкожно, изнутри, что ясно: она, конечно, и была уже в нём, ещё не доходя пока до сознания. Он дал ей всю полноту, преобразил её в самой глубине сердца и ума, сделав из неё религиозную идею всей своей жизни и веры - пришествия Духа и Третьего Царства или Завета. Все его работы последних десятилетий имеют эту - и только эту - главную подоснову, главную ведущую идею».
«Радость познания, хотя бы и одинокого - писал Д.С. Мережковский, - есть радость силы, а сила измеряется движением по линии наибольшего сопротивления. Да, я говорю не то, что все. Но Тайна Трёх - и есть сейчас линия наибольшего сопротивления».
Перейдём теперь к тексту Мережковского.
Тайна Одного - в личности.
««Мера всего человек». (Протагор). А мера человека что? Не образ ли и подобие Божие? Если да, то не только человек подобен Богу, но и Бог - человеку. Истинен миф, делающий богов людьми; истинна и мистерия, делающая людей богами. «Познай себя», на это слово дельфийской мудрости отвечает св. Августин: «Познав себя, Тебя познаю». Это и значит: человекопознание есть богопознание. Или другими словами: миф-мистерия говорит не только о действительно человеческом, но и о действительно божеском… Суть откровения того, что есть».
Тайна личности для Мережковского восходит к личности Христа.
«Личность Христа исторически действительна. Это хорошо поняли безбожники-учёные: все их усилия направлены к тому, чтобы уничтожить историческую личность Христа. Но уничтожить её - значит уничтожить всемирную историю, потому что вся она - о Нём».
«Тайну Трёх нельзя понять, на поняв тайны Одного. Тайна Одного есть тайна божественного Я. Кто этого не знает, тот ничего не знает о Боге; кто не сказал: «Я есть», тот никогда не скажет «Есть Бог». …
«Египет знал эту истину».
Мережковский пишет: «Тяготение современной Европы, от Шопенгауэра до Эйнштейна, есть тяготение от Египта к Индии. Можно сказать, что Египет наиболее противоположен Индии, Озирис - Будде. Египет - сильнейшее противоядие от яда буддийского, от нашей мнимой «теософии», столь невежественно и кощунственно смешавшей Христа с Буддою, величайшее «да» с величайшим «нет». Давно уже началось это смешение: Аполлоний Тианский, первый теософ, мечтавший упразднить единственность Христа, - уже ученик индийских «гимнософистов».
От Будды к Озирису, к Египту от Индии, - вот путь нашего спасения, и вот почему Египет так современен». …
«… Мы знаем, как трудно возненавидеть смертное тело, этот мир, землю, чтобы возлюбить бессмертную душу, тот мир, небо, - но насколько труднее возлюбить сквозь смерть смертное тело, этот мир, землю! А ведь именно так возлюбил их Египет. Можно сказать, что никогда не бывало такой любви к жизни сквозь смерть. …Этот материализм пугает нас, закоренелых «духовников», спиритуалистов.
Но важно то, что египетская мистика пытается установить целый ряд ступеней между физическим телом, которое должно в конце концов умереть, и духовным, которое умереть не должно. …Личность - заключается не в теле и не в духе, а в их соединении в «духовном теле», sahu.
Тут первая, может быть, ещё бессознательная, но уже несомненная, религиозная воля Египта к Абсолютной Личности, и в месте с тем глубочайшая противоположность Индии, так же как всей современной Европе, с их волей к безличности, ибо воля к небытию, к нирване, и есть не что иное, как воля к абсолютной безличности.
…Жизнь во многих телах - наказание за грехи, «карма», для индийцев, а для египтян награда. Но эти превращения - не «переселение душ», как полагал Геродот. …Душа не рождается в новом теле, а только проходит сквозь него, «превращается». Эти превращения нужны ей для того, чтобы участвовать, вместе со всею тварью и самим Творцом, в творческой эволюции.
«Спуститься» - значит по-египетски «вернуться на родину»: спуститься в долину Нила - лечь в колыбель.
Но и смерть для них - возвращение на родину. «Да будет мне дано совершать все превращения, какие пожелаю - говорит умерший в «Книге Мёртвых», - Да будет мой Двойник свободен. Восхожу я на небо и нисхожу на землю, ничем не удержанный. …
…Не в покое пребывают мёртвые, а в вечном делании - борются со смертью и побеждают её не только в себе, но и во всей космической плоти: и мёртвые с живыми жизнь творят. … “Отец Мой доныне делает, и Я делаю”».
Мережковский считает, что планета удалась, по крайней мере, в одном - в Личности. Ту уже нет никаких отговорок: божественная Личность, тайна Одного, открыта людям, явлена воочию.
Итак, тайна Одного - в Я единственном, в личности. А тайна Двух в чём?
«Я знаю первичным, прежде всякого внешнего опыта, внутренним знанием, что я - я; знаю также, что есть ещё что-то - не-я. И всё, что не я, отрицает, исключает меня, или мной исключается, отрицается. Всякое чужое тело, входя в моё, разрушает, пожирает, убивает его или же им убивается. И так всегда, везде, кроме одной точки - Пола. Здесь, и только здесь, в половой любви, чужое тело входит в моё, и моё в чужое, не для того, чтобы разрушить, а чтобы познать друг друга.
Изнутри я знаю только своё тело, а все чужие тела - извне. Но здесь, и только здесь, в половой любви, я познаю чужое тело, как своё, как “вещь в себе”, говоря языком Канта или языком Шопенгауэра: везде познаётся мною «мир, как представление», и только в точке Пола - «как воля».
Пол есть единственно возможное для человека, кровнотелесное «касание к мирам иным», к трансцендентному. …
… Тело моё отовсюду закрыто, замкнуто, непроницаемо, - отовсюду, кроме Пола. Пол есть полость, открытость, зияние в теле моём, выход из этого мира в тот, всё тело имманентно, а Пол трансцендентен; всё тело в трёх измерениях, а Пол - в четвёртом. Здесь-то и «соединяются противоположности», мужское и женское (по Гераклиту). «Перчатка с правой руки надевается на левую»: чужое тело становится моим, так что я уже не знаю, где я и где не-я. …
… Я и Ты - это откровение Пола так же изначально, трансцендентно, божественно, как откровение Личности: я - Я. …
«Пол» - грубое, узкое, или огрублённое, суженное слово, религиозно-пустое, или опустошённое. Когда мы соединяем его со словом «любовь», то нам кажется, что мы не освещаем пол, а оскверняем любовь. Но у нас нет другого слова. И конечно, недаром весь язык наш безбожен и беспол: как в нём, так и в нас самих пол против Бога, и Бог против пола.
А вначале было не так. Всё, всё, что мы называем «язычеством» - Египет, Вавилон, Эллада, Рим - весь «струится от пола».
Христианство, исключив из себя непреображённый в язычестве пол, само не преобразило его и не заменило ничем: там, где пол - в язычестве, в христианстве - нуль.
В троице языческой - Отец, Сын и Мать; в христианской - вместо Матери Дух. Сын рождается без Матери, как бы вовсе не рождается. Вместо живого откровения мёртвый и умерщвляющий догмат. Половая символика в Боге принята лишь концом уст, а сердцем отвергнута. …
…Мы бежали из Египта, от «нечистой животности», в пустыню «чистого разума», где и блуждаем доныне вместе с Израилем.
Вейнингер, иудей-христианин, убеждён, что «женщине бытие метафизическое присуще так же мало», как животным и растениям, а «половое совокупление есть действие животное, свинское, гнусное, не говоря уже о возведении его на степень глубочайшей мистерии».
Так слово Отца и Сына: «будут два одна плоть», забыто окончательно, пол побеждён противополом. …
…И таинство брака не сердцем принято, а лишь концом уст. Сердце христианства - Евхаристия - с таинством брака не связано, не связуемо. Самая мысль об этом, в таинстве Плоти и Крови - кощунственна.
И опять, «в начале не было так». Именно здесь, в точке Пола, повернулось колесо мира на оси своей, так что верхнее сделалось нижним, святое - кощунственным. Таинство христианское - вне Пола, а языческое от ветхозаветных символов до Елевзинских «неизречённых святынь», насыщено Полом.
С посвящаемым в мистерию мистом Эрос делает то же, что Серафим с пророком:
И он мне грудь рассек мечом, И сердце трепетное вынул, И угль, пылающий огнём, Во грудь отверстую водвинул.Недаром Гераклит, единственный из древних философов, посвященный в мистерии, говорит на языке троичном и половом. Именно здесь, в божественной тайне Пола, Троице, и открывается Гераклиту тайна всех таинств: «противоборствующее - соединяющее», противоположное - согласное. Соединение двух противоположных начал в Боге - Гераклитова Троица и есть не что иное, как соединение Двух Полов.
Напряжение двух противоположных начал есть Божественная сущность мира.
По словам того же О. Вейнингера, в каждом мужчине есть тайная женщина; в каждой женщине - тайный мужчина. «Неземная прелесть мужчины - женственность; женщины - мужественность. Эмпирический пол противоположен трансцендентному.
Вот почему в Египте всякий умерший, как мужчина, так и женщина, есть Осирис, и к подбородку женской мумии приставляется узкая, длинная плетёная бородка Осирисова.
И вот почему в теле растерзанного бога исчезнувший фалл заменяет богиня Изида «священным изображением» - своим собственным, трансцендентным фаллом».
«Между Единицей-Личностью и Обществом-Множеством умножающий, рождающий Пол - как перекинутый над пропастью мост. Мост провалился, и пропасть зияет: на одном краю - безобщественная личность, - индивидуализм, а на другом - безличная общественность».
Итак, тайна Одного - в Личности, тайна Двух - в Поле, а тайна Трёх в чём?
«Три есть первый численный символ множества - Общества. Трое составляют собор. «Где двое или трое собраны во имя Моё, там Я среди них». Он Один среди Двух - в Поле, среди Трёх - в Обществе. Понять это можно не отвлечённо-умственно, а религиозно-опытно (только в «четвёртом измерении»)». …
«От начала времён путь человечества есть путь к божественному Обществу, Царству Божьему.
Но не исполнилось Царство Божие и в христианстве, также как в язычестве. Здесь в христианстве, личность без пола. А только тогда, когда исполнится тайна Одного и тайна Двух - Личность и Пол, исполнится и тайна Трёх - Общество.
Царства божьего искало человечество и не нашло. Но, если ещё не до конца пусты опустошённые нами слова: «прогресс», «цивилизация», то всё, что в них есть, найдено человечеством только в поисках Града Божьего, божественного Общества».
Трилогия Мережковского есть взор, обращенный назад, далеко назад, до начала времён, потому что там начался тот всемирно-исторический путь, с которого человечество, по словам Мережковского, так внезапно свернуло в сторону. Чем глубже в древность, тем ярче свет, как будто самый источник его - позади, в той для нас неисследимой древности, которую миф Платона называет Атлантидой.
«Назад, к незапамятной древности, обращен взгляд его. …
…Наш глаз, если смотрит слишком долго, перестаёт видеть, утомляется: глаз египтян неутомим, ненасытим: чем дольше смотрит, тем больше видит. Человек всему удивляется, как в первый день творения; говорит всему как Бог: «Да, это правда, это хорошо»».
«О, если бы и мне поцеловать землю Египта, я заплакал бы от радости, как изгнанник, вернувшийся на родину!», - писал Мережковский в книге. Здесь в Египте начинается путь к Третьему Царству или Завету. Египет для него - единственный путь к Тайне Трёх.
Сам Мережковский считал трилогию своим главным произведением, как последнее слово о самом заветном, самом главном в его жизни. Это была возможность говорить с читателем напрямую, без ненужных условностей. Хотя иллюзий относительно понимающего читателя-современника и не строил, недаром называл свои книги «письмом в бутылке, брошенным в море с тонущего корабля».
Он жаждал царства Святого Духа, звал к нему и путь видел лишь один - путь следования Третьему Завету.
«Египет и Вавилон» и «Атлантида-Европа» рассматривались автором как подступы к основной теме, а «Иисус Неизвестный» - как главная книга. Мережковский шёл к «Иисусу Неизвестному» через все свои прежние построения, издалека глядя в него, как в завершение и цель.
Но как раз последняя часть трилогии более всех остальных озадачила и ужаснула критиков, да и не только их, и отчасти даже заставила пересмотреть отношение к предыдущим книгам.
«Надуманными и искусственными апокрифами» назвала трилогию официальная церковь: «…пророк, возвещающий нам Третий Завет, либо рационализирует, либо гностически извращает откровение Второго, нам заповеданного. Счастливым наитием угаданные тайны христианской теогнозии сливаются с тайнами языческими, от них неотделимы. Жало соблазна вонзается в ткань истории-мистерии и тонким ядом отравляет всё тело её…»
Сам Мережковский, по свидетельству Г. Адамовича, как-то сказал, комментируя отклики на свои последние книги: «Мне обидно не за себя… мне за Него обидно!..», - вполголоса, почти рассеянно, сказал, как нечто совсем естественное и обычное.
Творчество Д.С. Мережковского трудно подвести под какое-либо жанровое определение. Правильнее было бы сказать словами одного из исследователей его творчества: «это единственный в своём роде Мережковский».
