МИРЧА ЭЛИАДЕ: МЕТОДОЛОГИЯ В КОНТЕКСТЕ ИНДИВИДУАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИХ И РЕЛИГИОЗНЫХ ОСОБЕННОСТЕЙ ЛИЧНОСТИ

 

Мирча Элиаде

Совершенно очевидно, что понимание идейного содержания трудов любого мыслителя невозможно без уяснения особенностей личности автора. Эта простая мысль особенно справедлива применительно к самобытным, неоднозначным, «выламывающимся» из границ той или иной «школы» мыслителям - таким, каким, конечно, был Мирча Элиаде. В нашей реконструкции личности Элиаде мы лишь набросаем крупными штрихами некоторые контуры его индивидуально-психологического портрета и религиозных предпочтений, не претендуя на полноту и избегая категорических утверждений (1).

Неоправданной самонадеянностью было бы ожидать полной адекватности наших суждений свойствам духовного мира Элиаде - он прожил длинную, полную внутренних коллизий и перемен жизнь. Элиаде 70-х гг. XX в., конечно, уже не тот, каким он был в 30-е гг. С высоты прожитых лет он и сам себя иногда не может узнать в молодом Элиаде. В 1978 г. он со взвешенностью убеленного сединами мужа утверждал в интервью, что мужчины могут любить много раз в течение своей жизни, но не могут одновременно любить двух или более женщин. А в автобиографическом произведении «Мансарда» (1966) Элиаде описывает; как в начале 30-х гг. он страстно и глубоко на протяжении многих терзающих душу месяцев любил сразу двух женщин - Сорану Цопа и Нину Мареш… «Сколько бы мучений ни приносила мне ситуация, в которую я попал по собственной вине, я вынужден был признать, что в глубине души этого и хотел: иметь возможность любить одновременно, одинаково сильно и искренне, двух женщин. С точки зрения логики это желание казалось мне самому абсурдом, но в то же время, по моим ощущениям, логика не имела ничего общего с таким опытом. Я говорил себе, что хочу испытать нечто парадоксальное, не поддающееся рациональному объяснению, потому что хочу примерить другой способ жить, не тот, что положен человеку». Это многозначительное признание, в котором распознается и выраженный эротизм молодого Элиаде, и свойственное ему стремление понять всякое значимое проявление собственной натуры с глубокомысленной философичностью…

За основу реконструкции мы возьмем наиболее адекватные теме источники - личные дневники, интервью, автобиографические литературные произведения и некоторые другие материалы (2). Однако нельзя надеяться, что они с непосредственной простотой отражают личный мир Элиаде. Дневники редактировались автором для печати, и в них он запечатлел только то, что считал нужным вынести на публику. Ясно, что и в интервью, предназначенном для открытой публикации, Элиаде не только раскрывал душу, но и формировал в глазах читателей свой образ. Учтем, что изрядную часть своего прошлого, 30 - первую половину 40-х гг., связанную с участием в праворадикальном румынском движении «Железная гвардия» и сотрудничеством с фашистской властью страны, Элиаде в послевоенную пору, мягко говоря, не афишировал. Более того, в автобиографических материалах он приложил усилия к тому, чтобы пересотворить реалии судьбы в новую ипостась творца «планетарного гуманизма».

Биографические данные как объект «творческой герменевтики»

Начнем с того, что дата рождения Мирчи Элиаде - 13 марта 1907 г. по григорианскому календарю. По существовавшему в то время в Румынии юлианскому календарю это было 28 февраля. Семья же праздновала его день рождения 9 марта по юлианскому календарю, в день 40 мучеников в Севастийском озере мучившихся. Именно эту важную в религиозном отношении дату и сам Элиаде указывал как свой день рождения вместо малопримечательного 13 марта (3). На протяжении всей жизни Элиаде имел склонность видеть в событиях своей жизни, на первый взгляд мелких или случайных, многозначительный скрытый смысл.

При рождении ему было дано имя Мирча. Когда в ходе интервью журналист Клод-Анри Роке заметил, что у Элиаде красивое имя, тот в ответ углубился в его этимологию, соотнося это румынское слово со славянским корнем «мир» в значениях «согласие» (франц. paix) и «окружающая действительность», «универсум» (франц. monde). Журналист немного озадаченно пояснил: «Я не думал о смысле имени, а имел в виду его музыкальность» (4).

Характерный эпизод. Даже если этимологизация Элиаде верна, то что из этого по существу следует? Для большинства людей смысл имени малозначим и вряд ли как-то соотнесен с собственной личностью, судьбой. Однако для Элиаде важно было осознавать смысловую наполненность своего имени, видеть, что в нем отражаются мир, универсум.

Отец Мирчи, молдаванин, в зрелом возрасте сменил фамилию Иеремия на Элиаде (такую фамилию носил известный писатель XIX в.). В интервью Мирча выражает признательность отцу за эту новую фамилию: «Слово Элиаде греческого происхождения, и оно отсылает, бесспорно, к helios. Вначале оно писалось Hiliade. Оно наводит на близкие helios и hellade: солнце и греческий…» (5). Элиаде вдумывается в изначальные смыслы фамилии, чутко вслушивается в звукоряд и внимательно вглядывается в возникающие ассоциации, как будто в смысле его фамилии заключена какая-то тайна его личности и ключ судьбы. «Я люблю свою фамилию», - заключает он.

Несложно увидеть связь между этими саморефлексиями и тем, что Элиаде как мыслитель ратовал за разработку особой научной дисциплины, или метода, - «творческой герменевтики», суть которой заключается в обнаружении за оболочкой профанных явлений сокрытого сакрального содержания, высшего смысла. Можно предположить, что за «творческой герменевтикой» стояла не только научная установка, но и особая ментальная склонность личности, черта характера, которая настраивала искать (а иногда, может быть, и примысливать) скрытые смыслы даже в собственной дате рождения и в ассоциациях, которые приходят на ум по поводу имени.

Откуда эта склонность? Элиаде рассматривал себя как некий «синтез» - его отец был молдаванин, а мать - олтянка (румынка из западной провинции Олтении). «В румынской культуре Молдова представляет собой сентиментальный фланг, меланхолию, склонность к философии, к поэзии и некоторую пассивность перед лицом жизни… Я унаследовал эту молдавскую традицию моего отца и деда, который был крестьянином… Молдавское наследие сформировало во мне наклонность к меланхолии, к поэзии и метафизике - можно сказать, к «ночи» (6).

Визионерство и синкретизм как «способ быть религиозным»

Сентиментальность, меланхолия… Элиаде, несомненно, был человеком не просто эмоциональным, а личностью с ярко выраженными интен¬сивными религиозными переживаниями, религиозным опытом. Иногда он переживал религиозный опыт наяву, иногда во сне, что подтверждает акцентированную им самим значимость «онерической» части его натуры.

В его дневниках 1957 г. есть фрагмент, где он описывает впечатливший его двумя годами ранее сон: во сне Элиаде видит себя в гробу, гроб стоит в румынской церкви, затем гроб вылетает из церкви, кружится над землей, а потом улетает на юг. Элиаде приходит к выводу, что это был не просто сон, а «опыт смерти» и «опыт инициационного воскрешения» (7).

Известно, какое большое значение Элиаде как историк религий придавал инициациям - базисным, с его точки зрения, для личности и обществ духовным практикам, сколь много места уделено им в его трудах. Напомним, что в 1958 г. выходит в свет его работа «Ритуалы и символы инициации» («Rites and symbols of Initiation»). Свойственные Элиаде возвращения к образам своего «ночного» сознания, стремления усмотреть в них многозначительную символику и пережить сны в качестве критических, этапных персональных трансформаций, налагают отпечаток на его научное творчество.

Там же, в дневниках, мы можем найти эпизод, относящийся к первым впечатлениям об Америке. Поблизости от дома среди деревьев Элиаде видит белок, причем нисколько не боящихся людей. Это зрелище ручных белок вызывает в нем живое религиозное переживание: «Сильная и неясная эмоция возникла во мне. Как будто нынешнее состояние человечества и мира было упразднено, и была воссоздана прославленная архаическими мифами райская эпоха». В сознании Элиаде всплывает, следовательно, некий идиллический образ мира, наполненного гармонией и любовью, где даже звери и люди живут в мире. Он чувствует, «что история должна будет подойти к концу и приблизится мессианская эпоха». Элиаде интерпретирует в дневнике эти переживания как обнаружение в его внутреннем мире «райского и эсхатологического синдрома» (8). Мы знаем, насколько важны были для концепции Элиаде эсхатология и мессианизм. Характерно, что эти феномены для него не только извлеченные из религиозной истории и вероучений идеи, но и теоретическое выражение его личного религиозного опыта.

Казалось бы, эка невидаль - белки… Однако, как свидетельствует сам автор дневников, вид ручных белок неожиданно пробудил в нем сильную эмоцию, развившуюся в насыщенный религиозными образами и смыслами религиозный опыт. Если всмотреться в язык текстов Элиаде. особенно его дневников, можно заметить, что в них часто повторяется фр. soudain, англ. suddenly - «неожиданно», «внезапно», «вдруг». Частота появления этого слова, конечно, не случайна. Она отражает психологическую черту автора текста, человека с подвижной психикой, предрасположенного к спонтанным глубоким переживаниям. Такого рода переживания, например, яркие воспоминания о прошлом, сам Элиаде зачастую интерпретирует как откровения, возникающие откуда-то из глубины внутреннего мира и приносящие с собой знания, имеющие не только экзистенциальную, но и сотериологическую ценность.

В трудах, посвященных религиозным традициям, Элиаде постоянно акцентирует значение для религиозной истории спонтанных опытов откровения и вообще спонтанности, непредсказуемости как фактора религиозной жизни (см., напр., утверждение о спонтанности иерофаний).

Известный английский религиовед Ниниан Смарт, который очень высоко оценивал Элиаде как религиозного мыслителя, писал: «Он принадлежал к православию, религии, которая сочетала вечные ценности человеческой архетипической религии с христианским разрывом с безвременьем и погружением в исторический процесс» (9).

В действительности Элиаде весьма мало был затронут влиянием православия. В интервью он сообщает, что в молодости почти не обращал внимания не только на румынскую церковь, но и вообще на религиозную жизнь (10). Если он и находил в румынском православии что-то значимое, то не в идеях, а во внешней стороне - ритуале, традиционализме.

На мировоззрение Элиаде значительное влияние оказала индийская религиозность. В молодые, иды он, как известно, около трех лет провел в Индии, изучая религиозные тексты, индийскую философию и технику йоги. И не просто изучал - в ашраме в Ришикеше он, по его словам, прошел инициацию, около полугода практиковал тантру, техники медитации под руководством гуру Шивананды, впоследствии известного индуистского проповедника. Индуистское влияние вступило в сложный синтез с некоторыми усвоенными в румынской глубинке представлениями народного христианства, сконструированными из личных наблюдений в Индии и Европе фрагментами дохристианских верований, вычитанных из книг религиозно-философскими идей мистиков, гуманистов и других западных интеллектуалов разных мировоззренческих ориентации.

На фоне постоянно возникающих в автобиографических произведениях Элиаде описаний опытов прямого или опосредованного взаимодействия с вышними силами довольно странно звучит суждение автора об отсутствии у него «мистического призвания». Элиаде во многих своих сочинениях, не только автобиографических, но и художественных, даже религиоведческих, выступает как человек, склонный к мистицизму, визионерству, духовидению. Это суждение становится понятнее, если учесть, что Элиаде, умаляя свои мистические дарования, противопоставляет им магические предпочтения. «В каком-то смысле, - пишет он в «Мансарде», - я был ближе к «магии», чем к мистике. Еще подростком я пытался преодолеть нормальные человеческие привычки, я мечтал о радикальной трансмутации образа жизни. Страстью к йоге и тантре я обязан этой фаустианской тоске». Магизм индийских практик соединился в его религиозном опыте с пережитым уже в раннем возрасте интересом к алхимии и оккультизму.

Румынский мыслитель отчетливо осознавал внутреннюю неоднородность составляющих его религиозность компонентов. Причем в таком сочетании он видел «не просто склонность к экстравагантности и парадоксу», но важную особенность личности: «это - мой способ быть религиозным, смыкающийся как с «народной» религиозностью Восточной Европы, так и с религиозным опытом Востока и архаических обществ». Из рефлексии над особенностями своего «способа быть религиозным» Элиаде, обыгрывая идеи Рудольфа Отто, выводит теоретическое заключение о сущности религиозного опыта: «Я мог бы пойти дальше и сказать, что парадокс совпадения противоположностей лежит в основе всякого религиозного опыта. Всякая иерофания, всякое проявление сакрального иллюстрируют coincidentia oppositorum…» («Мансарда»).

Религиозный синкретизм стал основой создаваемой Элиаде в зрелые годы теологии без Бога. В этом проекте Сакральное, абсолютная реальность без имени и лица, замещает собой Бога и становится предметом веры. По справедливому признанию Эмиля Чорана, с младых лет приятеля и единомышленника мыслителя, «мы все, во главе с Элиаде, - бывшие верующие, мы все - верующие без религии» (Э. Чоран, «Мирча Элиаде»).

Ностальгия

Многие люди на определенных этапах своей жизни начинают вести личные дневники; обычно это свойственно юному поколению. Некоторые люди ведут записи о своей личной жизни довольно долго; как правило, это либо очень впечатлительные, либо очень педантичные личности. Мирча Элиаде начал вести дневники в школьные годы и вел их систематически на протяжении всей жизни, пока он мог писать, - последняя из опубликованных дневниковых записей относится к 2 октября 1985 г. (умер автор дневников 22 апреля 1986 г.).

С одной стороны, в этом можно увидеть проявление важной для мировоззрения Элиаде установки на саморефлексию, интроспекцию. С другой стороны, внимание к фиксации событий своей жизни, прежде всего внутренней жизни, обусловлено, по-видимому, свойственной Элиаде ностальгией, тягой к постоянному возврату в личное прошлое, которое обладает для него особой ценностью. Дневниковые записи помогают зафиксировать мимолетное настоящее, уже завтра становящееся прошлым. В записях автор «останавливает время», он «спасает и сохраняет время» (12).

От чего спасает и сохраняет? От истории, перемалывающей человеческую жизнь и ведущей к беспамятству. Перечитывая прежние записи, автор восстанавливает «личное время», «оживляет череду давно забытых впечатлений», возвращается в прошлое и тем самым преодолевает, устраняет историю, годы своей жизни: «Я вижу себя в 1926 г.» (запись 1957 г.). Элиаде вновь приобщается к молодости, к источникам силы и энергии. Такая личная психологическая стратегия в точности соответствует получившей широкую известность концепции Элиаде о циклическом и линейном времени и способах преодоления «террора истории» (13)

«Благодаря ностальгии я вновь обретаю сокровища» (14). Элиаде немало написал об «онтологической ностальгии» - свойственном людям желании «приблизиться к богам и приобщиться к Бытию» (15). Для Элиаде подлинное бытие человечества осталось в прошлом, в архаических культурах. Человек западной цивилизации отчужден от своей природы - от истинно религиозных оснований духовной жизни. При этом румынский мыслитель надеялся, что нынешнее состояние утраты подлинной религиозности, ощущение «смерти Бога», забвение экзистенциально значимых смыслов человеческого бытия может быть преодолено на путях припоминания первичных данностей религиозной жизни. Архаическая мифология - первая, наиболее важная часть «дневников» человечества. Через знакомство с архаическими мифами западный человек, полагал Элиаде, обнажит в своем сознании внеисторические общечеловеческие ценности и возвратится к «началу», обретя свойственную «времени творения» жизненную силу.

Элиаде называет себя «странствующим ученым» (16). Он - эмигрант, изгой, вырванный Второй мировой войной и последующими историческими катаклизмами из родной среды. Доминанты его внутреннего мира - переживание странничества, горечь потери родины и вынужденного разрыва с культурными корнями. «В 33 года я покинул страну с пустыми руками», - с неподдельным драматизмом свидетельствует он в дневниках. В 50-е гг. Элиаде пишет; что в недавнем прошлом «отпустил прочь все, что любил, о чем мечтал, и для чего работал в юности» (17).

Такова действительно была личная судьба румынского мыслителя. В своих воззрениях он переосмысливает личную драму потери родины и прошлого в общечеловеческом масштабе. В его концепции человека и человечества процесс духовного развития представлен как поступательное удаление от духовной родины. Переживание ностальгии Элиаде проецирует на духовный мир всего человечества и выводит на уровень «онтологической ностальгии». Это ощущение ностальгии, утраты порождает стремление вспомнить, вернуть идентичность. Поэтому возврат в прошлое через изучение архаических религий, традиционных культур приобретает особый смысл самоидентификации.

В такой религиозно-гуманистической перспективе виделись румынскому мыслителю задачи религиоведения. «Элиаде ожидал, - пишет Ч. Лонг, один из его ближайших коллег и единомышленников, - что историческое исследование может быть также инициацией, терапией, которая должна приготовить нашу культуру к новому рождению. Новое рождение возможно, если мы с серьезностью воспримем то, что открывает нам историческое исследование» (18).

«Комплекс провинциала»

Для Элиаде было характерно негативное отношение к истории, социокультурным изменениям, духовным новациям. Что за этим стоит помимо некоторых распространенных в середине XX в. идей, свойственных Генону, Эволе?

Возможно, впитанная с детства культура, крестьянская генеалогия Элиаде - «я из третьего поколения обутых» (19). Крестьянству, народной культуре вообще свойственен традиционализм. На крестьянстве особенно болезненно сказываются исторические трансформации. По справедливому суждению Н. Смарта, Элиаде «увидел согласованность в многообразии народных религий прошлого и искал новый гуманизм, который смог бы по справедливости воздать должное тем универсальным архетипам и символам, которые бьют ключом из кросс-культурных человеческих бессознательных источников, был в некоторой степени румынским народником, ищущим спасения среди крестьянства, чье интуитивное знание и ценности имеют общечеловеческое значение» (20).

Нельзя не вспомнить попутно, что речь идет о румынском крестьянстве, румынском народе, пережившем в XIX-XX вв. действительно тяжелый гнет «террора истории». Элиаде, будучи патриотом, глубоко переживал то, что его родина очутилась в тени великих держав на положении отсталой бедной родственницы, а он и близкие ему по духу румыны оказались в ситуации маргиналов. «Я принадлежу к «малой провинциальной культуре», - констатировал он в интервью Роке (21). В политической деятельности такое самоощущение привело, как известно, Элиаде в ряды праворадикальных течений, к сотрудничеству с фашистскими режимами, от которых он требовал возрождения истинно румынского духа и восстановления исторической справедливости. В религиоведческом плане оборачивалось тяготением к традиционным культурам, утверждением непреходящей ценности архаических культур и универсальности религиозного опыта народов, оказавшихся на периферии современной цивилизации.

Вброшенный со своим «комплексом провинциала» в бурный водоворот политических, идейных, религиозных коллизий середины XX в., Элиаде сублимировал эту личную драму в концепцию религиозного призвания, избранничества. В «Мансарде» он осмыслил это и многое другое в своей жизни как испытание: «…Испытание шло в русле моей судьбы, которая требовала от меня жить «парадоксально», вразрез с самим собой и эпохой, вынуждая идти в ногу с историей, но притом выпадать из нее; живо откликаться на события и заниматься вещами совершенно неактуальны¬ми, на вид отжившими, экстраисторическими; вести румынский образ жизни и селиться в чужих, далеких, экзотических мирах; быть коренным жителем Бухареста и гражданином мира». Зачем нужны были эти испытания? К чему через эти драматические инициации готовила судьба румынского мыслителя?

Избранный спасти человечество: сотериология М. Элиаде

В архаических мифологемах, восточном умозрении, интуициях христианских мистиков, эзотерике, простонародном мирочувствовании Элиаде надеялся обнаружить общий источник подлинно религиозной жизни. Воссоздать через религиоведческие исследования общий источник религиозности и приобщить к нему через «планетарный гуманизм» впавшее в духовный кризис человечество - так видел Элиаде суть миссии, к которой он, пройдя через испытанием многообразием религиозного и культурного опыта, был призван. «Направленность всех его работ, даже тех, что кажутся на первый взгляд наиболее беспристрастными и сугубо научными, имела своей целью некий тип спасения…» (22).

Завершая краткий экскурс в нашу тему, следует подчеркнуть, что концепции Элиаде, как и его исторические ретроспекции, при всей их кажущейся теологической непредвзятости, нельзя целиком относить к области сугубо академического религиоведения. Элиаде как мыслитель не связывал себя с определенной конфессией, но это не означает, что он ставил себя вне религиозных исканий. Сложный и подвижный комплекс религиоз¬ных убеждений Элиаде одним понятием можно определить так - язычество (23).

А.П. Забияко
Журнал «Религиоведение» № 3 2007.
Изд-во Амурского ГУ г. Благовещенск

 


 

1. В основу статьи положен доклад, с которым автор выступил на международной конференции «Мирча Элиаде как Классик мирового религиоведения», посвященной столетию со дня рождения Элиаде (Киев, март 2007). Автор выражает признательность организаторам этой важной конференции за предоставленную возможность и плодотворные дискуссии.

2. EliadeM. Fragmentsd’un journal. -P., 1973; EiiadeM. No Souvenirs. Journal, 1957-1969. -L.. 1978: EliadeM. Journal III. 1970-1978. - Chicago: L, 1989; Eliade M. Journal IV. 1979-1985.- Chicago: L. 1990; Eliade M. L’epreuve du labyrinthe. Entretiens avec Claud-Henri Rocquet. - P.. 1978.

3. Ibid. -P.. 1978.-P. 14.

4. Ibid. - P. 13.

5. Ibid...

6. Ibid.-P. 14-15.

7. Eliade M. No Souvenirs… P. 5-6.

8. Ibid. - P. 6-7.

9. Smart N. World’s Religions. Cambridge.- 1998. - P. 527.

10. Eliade M. L’epreuve du labyrinthe… - P. 69.

11. EliadeM. Journal IV. 1979-1985… P. 148.

12. Eliade M. No Souvenirs… - P. VIII.

13. См. напр.: Элиаде М. Космос и История. - М.. 1987.

14. Eliade M. L’epreuve du labyrinthe… -P. 120.

15. Элиаде М. Священное и мирское. - М.. 1994. - С.70.

16. Eliade M. No Souvenirs… - P. I. fW

17. Ibid.-P. 6.

18. Long Ch.H. Archaism and Hermeneutics II The History of Religions: Essays on the problem of Understanding. - Chicago; L, 1967. - P. 86.

19. Eliade M. L’epreuve du labyrinthe… - P.

20. 211 Smart N. World’s Religions… - P. 526.

21. Eliade M. L’epreuve du labyrinthe… - P. 35.

22. Smart N. World’s Religions… - P. 526. :

23. Подробнее см.: Забияко А.П. Язычество: от религии крестьян до кибер-религии (статья первая) // Религиоведение. - 2005. - № 4.




ГЛАВНАЯ     КОНЦЕПЦИЯ      ЭЗО ПОРТРЕТЫ     АРХИВ      БЛОГ НОВОСТЕЙ

Aquarius-eso